Время собирать виноград - [18]

Бой у села Налбантларе в конце августа подтвердил предсказания Мички, и все же — даже в самом кошмарном виде — они были туманны и неконкретны, тогда как действительность подавляла их своей определенностью, замыкая круг ожиданий и несбывшихся надежд. Целый день и целую ночь мы слышали выстрелы близкого сражения, фарфор в буфете отвечал на них звоном, бой как будто приближается, как будто идет уже под окнами, и незнакомые люди кричат и бегают по аллеям…

Собравшись в гостиной, мы каждую минуту ожидали — вот рухнет крыша, распахнется дверь или вылетят со стеклами оконные рамы — не знаю, что именно должно было случиться, но в полутьме занавешенной комнаты я вдруг увидел отцовскую двустволку, вобравшую в себя пронзительный блеск наших «охотничьих» рассветов, она целилась мне в голову, а вокруг лежала страшная картина всеобщего разрушения…

Под вечер работники отправились домой в свои села, но вскоре вернулись обратно — дороги были перекрыты. В эту ночь в питомнике никто не спал. Люди прислушивались к редким выстрелам, судорожно втягивали головы в плечи и с опаской комментировали:

— И орудия пригнали…

— Это минометы, ишь как мины взрываются…

— А у партизан тоже есть автоматическое оружие? — спрашивал рыжий Кольо.

На рассвете частая хаотичная стрельба несколько минут держала нас в немыслимом напряжении, после чего наступила невероятная и глубокая тишина, такая глубокая, что даже дышать было трудно. Рты открывались и закрывались без звука, жесты приобретали комичную угловатость немого кино — и вот в этой тишине сформировалось какое-то движение, тайное и невидимое, потом оно превратилось в гул, шедший будто из-под земли, гул вырос до рева моторов, хрипло воющих на подъеме, послышался равномерный грохот — это уже на дороге, короткое фырчанье — а это уже на шоссе, — и перед Главными воротами остановились два крытых грузовика, из которых выскочили солдаты. По усыпанной мелким колючим гравием аллее к нам шел капитан Стоев — четкая, твердая походка, сапоги блестят, фуражка слегка сдвинута вправо к виску, шпоры позвякивают — раз-два, раз-два, — капитан Стоев маршировал по аллее в свежести раннего утра, парадный, сверкающий, будто не было ночи сражения, и в том же ритме, в котором улавливалось этакое легкомыслие победителя, задал вопрос, прозвучавший как приказ:

— Где управляющий? Пусть немедленно выйдет управляющий!

Отец подошел к нему, сгорбившийся, внезапно постаревший, с мешками под глазами после бессонной ночи; на какой-то миг он тоже попытался принять воинственную позу — его, вероятно, задел вид капитана, — но тут же обмяк, вялый и безропотный.

— От нас сбежал один шумкарин[7], — едва кивнув маме, неожиданно любезно обратился он к отцу. — Мы предполагаем, что он скрывается где-то здесь, в округе, может, и до вашего питомника дотащился. Никто не должен выходить за ограду до специального распоряжения! Мои люди будут стрелять без предупреждения!

— Вот отсюда и начинается самое страшное, — прошептала Мичка и, вперив в капитана взгляд, полный ненависти, добавила в своем стиле: — Скоро придет желтое чудовище… Так написано в Библии…

К обеду у нас появился поручик Чакыров. Правда, ему не нужен был ни отец, ни кто другой из наших, он искал капитана Стоева, который целое утро развивал бурную деятельность, прерываемую ненадолго, через определенные интервалы, ради удовольствия поговорить с мамой: он собственноручно расставил посты у ограды, выбрав для них подходящие укрытия, как будто питомник подвергнется нападению, потом в прохладе беседки он выпил с мамой кофе и после ее настоятельных просьб съел кусочек домашнего кекса, который провозгласил «шедевром кулинарного искусства», потом, без особой нужды, обошел посты, только затем, чтобы еще раз напомнить приказ «стрелять без предупреждения», потом в сопровождении мамы осматривал дом, который в первую же минуту, как только он увидел его, показался ему похожим на «английский средневековый замок», но рассматривать в нем, по существу, было нечего, кроме отцовского кабинета, остававшегося закрытым и перед капитаном, потом он развернул на столе в гостиной топографическую карту и глубокомысленно стал изучать ее. За этим занятием его застало приглашение на обед, которое, едва раскрывая рот, прошипела ему Мичка. Он ответил категорическим отказом, но после бесконечных галантерейных ломаний согласился что-нибудь пожевать вместе с нами, «чтобы не обидеть хозяйку, поскольку чувствует себя польщенным ее приглашением разделить с ней трапезу…».

В столовой находился поручик Чакыров, который привык являться к нам в дом, как к себе; пораженный атмосферой благопристойной церемонности, охватившей его уже у дверей, он вдруг забыл, с какой целью явился сюда. Пока он приводил в порядок свой расстегнутый, измятый мундир, мешком висевший на его худых плечах, пока он дрожащими пальцами нащупывал пуговицы, его смущение вылилось в первую фразу: «На здоровье, пейте на здоровье…» — она показалась такой неуместной и простецкой среди таинственного полушепота гостей, что понадобилось две-три минуты, чтобы за ней последовало более галантное «мне очень приятно видеть вас в окружении…», завершившееся каким-то неясным бормотанием, из которого никто ничего не понял.