Время собирать виноград - [166]

Дикие пчелы продолжали кружить вокруг них и тогда, когда они поднялись на катер и двинулись назад.

В гостиничном номере было сумрачно, за окном потихоньку вечерело, и силуэты тополей стали исчезать в темноте.

Сценарист молча сидел, вглядываясь в медленно гаснущий свет дня. Что происходит? — думал он. Что с нами делается? Ведь я, словно зритель, стоял на балконе, не шевельнулся… На моих глазах совершалось убийство, а я не вмешался. Не предполагал, что случится такое? Это неважно, это совершенно неважно — важно, что я не вмешался. Почему я не спустился вниз, почему не помог ей? Разве я не понял? Но мне до этого не было никакого дела. Вот именно — не было дела…

— Ты что-то сильно задумался, — сказал режиссер. — Опять о том же?

— О том же, — вздохнул сценарист.

— Во-первых, вообще неизвестно, сама она бросилась или перила сломались, а может, они уже были сломаны, но она не заметила, упала…

— Можешь быть уверен, она бросилась сама.

— Никто не может быть уверен. Ни в чем.

— Может, — упрямо мотнул головой сценарист.

— Чепуха, — спокойно возразил режиссер. — Прости, но ты несешь чепуху. Тебя расстроила эта история, ты был на катере, видел труп, тем же катером возвращался в город… Теперь главное, чтобы ты успокоился.

Сценарист снова покачал головой.

— Как раз наоборот, главное теперь — забеспокоиться.

— Да брось ты! Очень уж вы, писатели, нежный народ, из-за любого пустяка заводитесь… Давай-ка глотнем чего-нибудь, нервишки сразу придут в норму.

— Она утопилась. Я интуитивно это чувствую. Почему я не остановил ее? Почему хотя бы не окликнул с балкона?

— Ну, успокойся, — сказал режиссер.

— Дело не в нервах. Просто я думаю: он не оставил ей иного выхода, понимаешь? Ей надо было либо примириться, закрыть глаза на его вранье — а оно могло продолжаться всю жизнь, значит, всю жизнь терпеть ложь, — либо же…

— Ты прекрасно знаешь, что в этом месте перила были сломаны, мостки шаткие, практически это просто узкая доска, которая запросто прогибается. Женщина была не в себе и сорвалась в воду. К тому же она не умела плавать.

— Она их сломала, когда бросилась в реку, — сказал сценарист. У него не выходила из головы горестно ссутулившаяся фигурка, исчезавшая во тьме парка. Он был убежден, что видел в глазах женщины слезы, ощутил в ее походке обреченность, хотя тогда и не сознавал этого.

— Факты говорят о другом, — возразил режиссер. — Ты мне докажи фактами.

— Есть вещи, которых и не знаешь, а чувствуешь интуитивно.

— Ясно, — улыбнулся режиссер. — Эти номера с интуицией мне известны. Когда актер не знает, как подступиться к роли, интуиция подсказывает ему, что она плохо написана.

— Интуиция опирается на умение заглянуть человеку в душу, понять его, — сказал сценарист, — и уже давно доказано, что она существует.

— По-моему, ты многое додумываешь в этой истории, излишне драматизируешь ее. Профессиональный навык.

Сценарист покачал головой.

— Беда в том, что я ничего не присочиняю.

Режиссер поднял на него глаза и, с сомнением покачав головой, расстегнул на рубахе последние две пуговицы. Было душно, комната, хотя и более просторная, чем обычные гостиничные номера, за день накалилась так, что стены прямо дышали жаром.

— Допустим, она упала случайно, — продолжал сценарист. — Но может быть, она не захотела выплыть. Может, выплывать не имело смысла. И она сочла, что неожиданно нашелся выход.

Режиссер опять покачал головой, вытер рукой потный лоб и пошел в ванную. Там под струей холодной воды остужались бутылки с белым вином, водяные брызги приятно освежили его. Он подставил под струю сначала голову, потом и плечи и долго стоял, зажмурившись. Потом, захватив бутылку, вернулся в комнату.

— Выпьем по стаканчику. Черт с ним со всем.

Они неторопливо пили, вино было холодное и чуть терпкое, и приятная прохлада постепенно разливалась по телу.

— Такова жизнь. — Режиссер снова наполнил стаканы. — Ничего не поделаешь.

Сценарист молчал, пристально глядя на смутные очертания тополей за окном.

— Да, может, она не захотела выплыть, — задумчиво повторил он. — Знаешь, глаза у нее были открыты, казалось, что она на меня смотрит.

Режиссер разлил оставшееся вино в стаканы, они молча чокнулись. Нежный звон замер в духоте комнаты, вновь наступила тишина.

— Она не примирилась, понимаешь? Не согласилась, не пошла на сделку. Потому что есть вещи, на которые заключать сделки нельзя…

Режиссер озабоченно смотрел на него.

— Как ты думаешь, — прервал сам себя сценарист, — если б не мой сценарий, может, ничего бы не произошло, а? Милко и Мария встретились из-за меня… И она… — никак не выходила у него из головы эта картина: крохотное поле поникших подсолнухов и молодая женщина на прибрежной гальке у самой кромки травы.

— Звучит довольно наивно, — ответил режиссер. — Давай тогда вообще бросим снимать кино, ведь на съемках всегда кто-то с кем-то может встретиться. Ты что, сам не понимаешь?

Сценарист молчал.

— Разве можно брать на себя ответственность за все? — Режиссер поднялся, принес из ванной следующую бутылку; наполненные светлой влагой стаканы ожили и заискрились в сумраке комнаты.

— Даже если все так, как ты говоришь, — продолжал он, — стоит ли топиться по такому поводу? В наше время это зауряднейшая история — кто-то с кем-то путается, так зачем делать из этого трагедию? Как-никак девятнадцатый век уже позади, мы живем в следующем, да и он на исходе. Если все начнут по такой причине топиться, водоемов не хватит.