Время собирать виноград - [165]

— Это же идиотизм, — возразил директор, — из-за самой обычной измены, каких каждый день тысячи, мчаться в Софию по такой жарище, чтоб подать заявление о разводе.

— Если из-за такого пустяка разводиться, — поддержал его кто-то из ассистентов, — в Болгарии двух супружеских пар не останется. Все поразведутся.

— Не в том дело, — говорили третьи. — Но в чем, пока неизвестно.

— А все потому, что у нас нет публичных домов, — принялся развивать свою излюбленную тему директор. — Они — опора семьи, заслон против всяческих семейных неурядиц, вроде этой. Цивилизованные нации уже несколько веков назад разрешили эту проблему и теперь спокойно смотрят в будущее. Чего мы ждем, не понимаю…

Осветители охотно с ним согласились и заказали еще по бутылке пива.

— Гигиенично, полезно для здоровья, — продолжал директор, — и справедливо в общественном смысле.

— Я вам скажу, что произошло, — заговорщически начал ассистент оператора. — Пришили ее, просто-напросто пришили. Ради денег. Подстерегли где-нибудь, женщина одна, беззащитная, тюкнули чем-то, а денежки прибрали.

— Вот именно, так оно и было, — мигом посерьезнел директор. — Несколько дней выслеживали, изучили маршрут… Есть люди, способные проломить тебе башку и за гораздо меньшую сумму.

— Все равно поймают, по номерам купюр, — вставил один из осветителей. — Номера ведь в банке переписаны. Никуда не денутся.

Директор выскочил из-за столика и поспешил в банк, чтобы проверить, сколько в точности сняла со счета кассирша и переписаны ли номера купюр.

Из банка он вернулся в полной растерянности: в тот день кассирша там вообще не появлялась, денег не получала и, следовательно, все гипотезы, связанные с хищением денег, отпадали сами собой.

И тут сценаристу вспомнился нечаянно подслушанный ночной разговор. Слова, которые были тогда сказаны, всплыли в памяти, и он только сейчас стал проникать в их смысл. Снова встали перед глазами вздрагивающие плечи, обреченная походка, худенькая фигурка, спустя мгновение скрывшаяся в густой тени деревьев. Им овладело мрачное предчувствие, снова заныло сердце.

Он позвал режиссера, и они отправились искать Милко.

Тот сидел в летнем саду ресторана, под высокими тополями, и прихлебывал пиво. Пух от одуванчиков пролетал над столом и падал в стакан. Милко поддевал пушинки пальцем и старался сдуть, но они никак не сдувались, потому что уже успели намокнуть. Сценарист спросил, вернулась ли вчера его жена после их ночного объяснения.

— Я невольно все слышал, — добавил он, — стоя на балконе. Каждое слово…

В глазах у Милко мелькнула тень и осела в глубине зрачков.

— Понятия не имею. До того был вымотан, что сразу уснул, а утром разбудили поздно, около девяти, вот когда я заходил к вам в ресторан. А что?

— К тому времени вся группа уже уехала, — сказал режиссер.

— Может, она ушла, пока я спал, — с трудом выдавил из себя Милко. — Она обычно встает в шесть. Небось где-то тут, просто выламывается.

Сценарист глянул на режиссера и побежал в милицию.

Катер медленно продвигался по реке, то и дело останавливаясь, водолазы ныряли, осматривали дно. Стоя на раскаленной послеполуденным солнцем палубе, сценарист напряженно вглядывался в зеленоватую воду.

Район, прилегающий к гостинице, парк, причалы для частных лодок, участок берега, где велись работы по расширению пристани, были уже обследованы. У скрипучих хлипких мостков над рекой в одном месте оказались сломаны перила, но никто не мог припомнить, были они целы вчера или их сломали еще месяц назад.

Леса по берегам реки начали желтеть, было очень тихо, и тишину нарушали лишь стук мотора да короткие команды водолазам. Солнце уже скатилось к лесу, великолепие закатного света разлилось вокруг, захватив и леса, и простор реки, и маленький катерок, где стоял сценарист, ощущая нелепость этого осеннего ликования.

Ее нашли возле маленького поля подсолнухов. Река выбросила ее на берег там, где кончалась серая галька и начиналась трава. Глаза у нее были широко открыты.

Зажатое между рекой и лесом, одиноким пятном выделялось поле подсолнухов. Над поникшими стеблями еще трепетали лучи заходящего солнца и яростно жужжали дикие пчелы.

Так это и запомнилось сценаристу — крохотное подсолнечное поле, речной простор, трепетный свет, молодая женщина с широко раскрытыми глазами и надо всем этим — яростно жужжащие дикие пчелы. Он знал, что никогда не сможет этого забыть.

Кто-то принес каменного меду, который пчелы прятали в расщелинах скал. Он был темный, ароматный, терпкий, с легким горьковатым привкусом, а сам был похож на камень — его с трудом вырубили из скалы.

— Запах много лет сохраняется, — сказал матрос. — Только не спутайте с пчелиным ядом, пахнут одинаково, но стоит взять в рот, сразу поймете — вкус горький такой и обжигает.

Дикие пчелы кружили над их головами, словно понимали, что ограблены, что накопленное долгими трудами богатство отнято у них одним ударом ножа.

— Ишь, будто догадались, — засмеялся матрос. — Ешьте скорее, а то ужалят.

Сценарист положил в рот ароматный кусок меда — горьковатым привкусом кольнуло нёбо, ощущение терпкости надолго осталось во рту.

Формальности были завершены, все, что полагалось, сделано, подошло время возвращаться в городок.