Время ангелов - [9]
— Знаете, я только что говорил с матерью невесты, она вовсе не плохая, учитывая… Неплохая?! эта бабища?! Я невооруженным глазом вижу ее розовое трико, минуточку, сейчас я спрошу, какой номер она исполняет.
— Жемс! Подождите! Он глухой как тетерев. Что вы делаете? Жемс! Это не циркачка, это — баронесса!
Его пытались остановить, но он ругался: гром и молнии, неужели мне нельзя просто поздороваться.
— Не сходите с ума, мадам, вашего Жемса отлично принимают.
От Жемса разило винным перегаром, высокий, в черном костюме, сложенный зонт, нос — вороний клюв. Надо же, она говорит как мы, а ведь, по идее, у нее должны быть все акценты мира, Оливия, оставь меня в покое со своими знаками, о, боже! Жемс всегда так себя ведет, помните, на последнем концерте виолончелистки, у которой одна грудь была выше другой?..
— Вам нравится эта страна?
— Э! Я не глухая. Абсолютно нет. Меня сюда семья прислала. Мерзавцы!
— На свадьбу?
— На какую свадьбу?
— Вы изрядно помотались по свету?
— Помоталась? Откуда вы знаете? Вы что из полиции?
— Ха, ха! очень смешно, нет, я — банкир.
— Без разницы, все мерзавцы.
— Октавия, что ты от меня хочешь? Оставь меня в покое, Октавия, я что не могу поговорить с матерью невесты? Она — само очарование, такая непосредственная. Но это — не она, идиот, это — сумасшедшая баронесса, фу, глупости, что баронессе делать у Будивиллей? Их бабушка шила дамам панталоны! Надо же, и впрямь баронесса, с ее привычкой повторять к месту и не к месту: «мерзавцы».
К месту и не к месту. Туфли в грязи, война погоняла ее хлыстом, густые седые пряди трепали ветра и дожди, как она добралась до Будивиллей? Она вдруг заплакала, вспомнив сына в гипсовом корсете, лежавшего плашмя на животе и пытавшегося поднять голову черепашонка.
— Ну, Лидия, я пойду? Меня тошнит от этих людей.
— Воля ваша, но все сочтут странным, если моя мать уйдет так рано.
— Слушай, Лидия, я сделала все, что смогла, говорю откровенно, я к тебе пришла с радостью.
— Неужели вы уходите, мама?
Когда он зовет меня мамой, мне страшно смешно, я своего ребенка в коляске всего денек катала, даже не знаю, где его могила.
— Признаюсь, Гастон, это не совсем моя мать…
— Ну, я так и подумал, но с вашей стороны было очень мило представить нам хоть какую-то мать. Вы больше не одна на белом свете, одиночество осталось в прошлом. Вот ваши братья…
Подошли Бородачи, полные бороды крошек от слоеных палочек с тмином.
— …и ваши кузены, Гонтран и Гермина…
Эта парочка всегда выступает как на параде. Да, Гастону пора было жениться. Детей канатоходка вряд ли родит, а муженька наверняка переживет, чертовы бабы, такие крепкие. Впрочем, Лидия очаровательна, повезло нашему олуху Гастону, меня вот никто не любил! А ведь Гермина часто рассказывала, что влюбилась в его фотографию, стоявшую на пианино в пансионе, где она учила французский; у ее родителей был Gut в Померании, у самого берега в сентябрьском тумане плыли парусники, красавца Гонтрана, трефового короля, не отрастившего пока бороды, несколько удивил большой квадратный дом, который хозяева называли замком, чаши унитазов с розочками, Morgenstund hat Gold im Mund[16], конюшни, да, но, видимо, с утра пораньше лошадей впрягают в плуг, черный хлеб с топленым салом, желудевый кофе: о! мы сами делаем кофе, сами провели электричество, простые лампочки свисали с потолка — о! а у нас поместье, настоящий замок, виноград вместо картошки, сто тысяч литров в нынешнем году. — Вы сушите виноград? Или пускаете его под пресс? — Увы, черный флаг филлоксеры уже поднят над выкорчеванными лозами…
— Моя дорогая, познакомьтесь с Валери.
Валери закусила удила, она и впрямь похожа на кобылу. Бедная Валери! С изумлением обнаружила, что стареет, а вокруг столько девушек!
— О, думаю, с этой потаскухой у него никогда не будет детей. Кто унаследует состояние? Ну, Гонтран с женой, разумеется. Говорю вам, не будет у нее детей. Не уверен, она еще нас всех переживет, посмотрите на ее ноги, совершенная форма, какие мускулы, понятно, она же танцовщица на канате, а вы представляете, что значит танцовщица на канате, это значит вырезать все, чтобы не иметь детей. Не уверен. О! Если вы еще раз скажете, что вы не уверены, я…
— Гонтран, успокойтесь, я вас умоляю, не устраивайте тут спектакль, Гонтран. Мой отец никогда бы…
— Плевать мне на вашего отца.
— Гонтран!
— Акробатка она или нет, ноги у нее красивые, и кажется, даже мадмуазель Урсула очарована… Огромное состояние у мадмуазель Урсулы! дом, виноградники, бесценная мебель и акции в банке…
— Где Жюль?! Пора домой.
— Портвейну, кузен Жюль?
— О! доктор запретил ему алкоголь, пойдем, Жюль, пока мы прощаемся, посиди в углу и подожди нас.
А между тем мать, вышивавшая под секвойей, когда Жюль приносил ей маргаритки и клал голову на колени, повторяла, гладя его по щеке: «Жюль заговорит, когда захочет». На похоронах его, Жюля, матери, где, конечно, присутствовал и старший сын, трефовый король — ее тоже, по их уверениям, похоронили, о, боже мой! и шерстяная шаль расплетается, гниет в могиле, петля за петлей — Жюль подошел к пахнущей сырой землей яме: что он делает, черт возьми! Он хочет выставить себя на посмешище, остановите его, он снимает цилиндр…
