Время ангелов - [8]

— Ты выглядишь уставшей, Валери!

— Ну вот еще, тетушка! Я вовсе не устала.

— У тебя месячные? Я имею в виду, у тебя еще есть месячные?

— Ну, конечно, тетушка. Что за вопрос!

— Значит, ты страдаешь запорами? Возьми у меня в коробочке таблетку «Динабила». Ой, мне кажется, у тебя волосы поредели с тех пор, как мы виделись в последний раз. Тебе лучше носить не прямой пробор, а косой, это придаст твоему лицу загадку, которой в нем нет.

Тетя Урсула поудобнее уселась в кресле. Сорок или восемьдесят, какая разница? Любовь, лодочник на озере, вальсы, рвущие сердце — всему конец, ах! женщины живут слишком долго! Она поглаживала горячую грелку на животе, сегодня пахнет весной, булочники и шорники, бросив прилавки, отвязывали лодки в дальнем углу сада, оставив своих помощников зевать и ковырять в носу на берегу.

— Знаешь, невеста Гастона — само очарование. Все при ней: волосы, глаза, ноги…

— Конечно, танцовщица…

— О! нечего дуться. Впрочем, понимаю, ты расстроилась. Знаешь, она мне рассказала, какая это ужасная профессия, не расслабишься. Да, она — девушка прямая, чистая… ну прямо как ты, Валери.

Тетя Урсула разразилась жутким смехом. Валери… на левом плече из-под ворота платья вылезла широкая бретелька комбинации из серого джерси.

— У нее, у этой малышки, забыла ее имя, будут дети, в отличие от нас с тобой.

И заплакала, тяжелые старческие слезы медленно текли из мутных глаз, давно уже умер Эмиль — красавец нотариус, вылитый капитан карабинеров, которому, когда он овдовел, Урсула сделала предложение, и который в страшном смущении, извиняясь и кланяясь, проводил ее до двери конторы: Боже мой, вспомнить только этот бесконечный путь обратно, только бы не упасть на улице, только бы дойти до дома с масками, а теперь Эмиль лежит на песчаном кладбище по соседству с Будивиллями, языки холодного пламени лижут древние могилы, иногда на каком-нибудь участке экскаваторы откапывают озерных мертвецов — у одного скелета в ногах лежал крошечный скелет; мать утопилась с горя в ожерелье из камней: недоглядела, ребенок провалился в лунку! — перемешанный с костями песок добывают для стекольного завода, где день и ночь горит огонь — из-за этого карьера стоявший рядом с кладбищем дом дальних родственников Будивиллей сильно потерял в цене, дом, обычный, ничего особенного, в свое время достался им от тети-теософа, построившей у себя в саду курятник в форме спирали, голубятню с вогнутыми стенами, вокруг которой стаями летают вяхири… о, вот и она, спускается по садовой дорожке, вся в черном, седые волосы торчком, застывший взгляд… надо без сожаления пройти мимо нее, залепить уши воском, закрыть руками боковой обзор и смотреть только прямо на красивый дом Будивиллей в центре города, на кованого ангела на флюгере, на каменные маски, на пыльные, ярко-синие подушки с кистями и бахромой в коляске, а не на несущийся незнамо куда мир и не на скачущие как козлята холмы; чайки, крича, хватают куски хлеба, которые она, кутаясь в черную шерстяную шаль, бросает им из окна, потом резко планируют вниз к воде и качаются на серо-зеленых, цвета ледников, волнах Дранс[13]. Бракосочетание состоялось в бывшем замке, оба Бородача, разумеется, прекрасно знали его внутреннее устройство, графы Рива были их предками. Тем более эта свадьба — абсурд! Сильвия выглядела восхитительно, легкий ветерок обрисовывал ее длинные ноги под белым кашемировым платьем с тесьмой.

— Это моя мать.

Дама в розовом, с сеткой морщин, сильно напудренная.

— Добрый день, дамы-господа, надо же, какая хорошая погода, я из Кёльна приехала на свадьбу моей маленькой Лидии. Лидии? Ну, подумаешь, ничего страшного, Сильвии, где ваши прекрасные глазки, посмотрите на меня, вы меня любите? Вы прямая и чистая, вы станете лучом света в нашем старом доме. О! что касается меня, — кузина подняла фужер с портвейном, — по вечерам мой муж устраивается с газетой у огня — ну разумеется у нас есть центральное мазутное отопление, и ванна в нише, и все остальное — и забывает обо мне.

Она неуверенно засмеялась.

— …и забывает обо мне, тогда я встаю с места, опускаюсь на четвереньки, потихоньку иду к нему, толкаю носом газету и кладу ему голову на колени. Как будто я — собачка, понимаете…

— Честно признаюсь, дорога оказалась очень долгой, Прага… Разве вы не из Кёльна приехали, дорогая теща? Ах! Конечно, из Кёльна, скажи, Лидия, малышка моя, сегодня же четверг?

— С утра был четверг.

— Я стою на четвереньках на ковре, толкаю носом газету, кладу ему голову на колени и говорю… В общем, она красивая, я считаю. В любом случае красивее Валери с ее головой — трофеем дикаря, вы понимаете, что я имею в виду: дикари сушат головы врагов, после сушки головы становятся как деревянные, размером с кулак и с выпученными как у бабочек, глазами. Нет, вы ошибаетесь, у Schrumpfkopf[14] — мой дядя, капитан корвета, собрал целую коллекцию Schrumpfkopf — нет глаз. Сами посудите! Эти головы часами сушат в песке в зной, как, по-вашему, у них сохранятся глаза? В общем, я считаю, что в Валери есть некая загадка, а в этой кудрявой крошке — нет; странная у нее, однако, манера смотреть в упор и молчать, она — немая, честное слово. Бедная Валери! Вот она подходит к молодым, на месте невесты я бы поостерегся, что там у Валери в руке?