Владимир Насущенко
Плотник и его жена
Так уйдем с этих игр, уступим место хватающим! Пусть они зарятся на эти ненадежные блага, чтобы вся их жизнь стала еще более ненадежной.
Сенека. “Нравственные письма к Луцилию”.
Борис Федорович купил дачу на Карельском перешейке за тридцать пять тысяч долларов и теперь благоустраивал ее. Все было в порядке, кроме туалета, который не нравился: узкий, темный. Надо перенести на новое место и расширить. Тут плотник подвернулся. Пришел из города искать работу. Договорились. В субботу должны приехать гости, поэтому Борис Федорович поторапливал. Плотник все сделал как полагается. Понукать не было нужды. Он был одет в афганку, штаны с карманами, на голове жесткая полевая шляпа. Видно, что служил в армии. Запомнились его торчащие, как корчётка, усы. Он приволакивал ногу. Борису Федоровичу он понравился своей напористостью. Переубедить его было невозможно. Когда плотник копал яму, наткнулся на валун. Борис Федорович приказал рыть яму в другом месте. Но плотник не согласился, подкопал камень, принес вагу и вывернул валун из гнезда на подставленную доску.
— У нас это делается так, — сказал он.
Наверное, он хотел получить большие деньги, старался. Взгляд у него был спокойный, такие люди способны на многое: хоть к стенке ставь — сделают по-своему. Борис Федорович больше не вмешивался.
Плотник поставил новые столбы, сбил каркас и приступил к внутренней отделке, вылизывая рубанком каждую доску. Работал дотемна, поужинал и лег спать на летней кухне. В пять утра был на ногах. К вечеру следующего дня туалет был готов: внутри блестели желтые, как яичко, выструганные доски, окошко большое, воздуха и света хватало.
— Не ожидал, что справитесь за столь короткий срок, — похвалил Борис Федорович, принимая работу. — Трапик сбейте, чтобы с улицы грязь не заносить, катушку для туалетной бумаги прибейте.
Плотник беспрекословно все выполнил. Борис Федорович принес три рулона шелковистой немецкой бумаги, собственноручно прикрепил один на валик, два положил рядом с сиденьем.
— Гости должны приехать, — пояснил он.
— Хозяин, как ни три задницу, глазом не будет, — скептически заметил плотник.
Борис Федорович обрезал:
— Вы лучше мусор уберите и заройте старую яму, а ваши неуместные шутки держите при себе.
Плотник собрал щепки, отнес на летнюю кухню для растопки, заровнял яму землей.
— Какие еще будут приказания?
— Помогите принести воды из канавы, артезианская скважина плохо работает: труба забилась жидкой глиной.
— Это можно.
Плотник взял ведра. Мелиоративная канава глубокая, внизу — мостки. Чтобы не таскать ведра наверх, Борис Федорович взялся черпать воду. Плотник принимал. Отнесли ведра к теплице, где была бочка. В воде плавали черные головастики. Борис Федорович поморщился:
— Терпеть не могу этих тварей…
Стал процеживать воду через материю. Головастики шевелились в тряпке.
— Штук тридцать малявок, — сказал плотник, собрал головастиков в консервную банку, плеснув туда воды. — Отнесу их обратно.
— Зачем?
— Пусть живут.
— Да выбросьте вы их, — досадливо сказал Борис Федорович.
— Нет, отнесу. Мы-то чем лучше их? — Плотник засмеялся.
Его было не прошибить. Стряхнул куртку и понес банку с головастиками на канаву. Вернувшись, вытащил из плотницкой сумки нож, стал строгать палку.
— Нога разболелась, сделаю подпорку, — сказал он.
Борис Федорович обошел туалет и крикнул:
— Одолжите на минуту ваш “перочинный ножичек”, траву обрежу, чтобы ноги не мочить по утренней росе.
Плотник метнул нож и попал острием в дерево, рядом с Борисом Федоровичем.
— Вы что, спятили? — возмутился он.
— А что?
— В меня могли попасть!
— Не попал бы. Я метил в дерево, — добродушно ответил плотник. Он был великолепен, настоящий моджахед: усы свирепо топорщились, не хватало зеленой повязки на лбу.
Борис Федорович раздраженно сказал:
— Много себе позволяете. Где это вы нашустрились ножи кидать? В цирке?
— В спецназе, хозяин.
— Вот как! Прямо не верится. Часто вам приходилось применять холодное оружие?
— Только в порядке самообороны, — уклончиво ответил плотник и, задрав штанину, показал шрам на коленке: — Один баран угостил. Две пули. Комиссовали подчистую. — Он опустил штанину и ухмыльнулся в усы.
— Не представляю, — сказал Борис Федорович. — В жизни никого пальцем не тронул… Не хотел бы быть на вашем месте. Сочувствую вам. И убить могли?
— В сущности, все мы смертны. Греки просвистели, скифы просвистели — и мы свистим.
— Хотите сказать, что жизнь быстротечна?
— У вас что, другое мнение? — спросил плотник.
Борис Федорович заткнулся, не хотел с ним больше разговаривать. Какой-то осадок остался, будто провинился перед ним. Коленку показал, сукин сын, вздумал разжалобить, чтобы ему побольше заплатили…
— Помойтесь и приходите обедать.
— Такой приказ я выполню с удовольствием.
Махая палкой, плотник направился к озеру. Сапоги тяжело шаркали по жесткой августовской траве.
Алюминиевая крыша дома блестела на солнце. Было тихо. Летали стрекозы. Кругом сосны. У леса поднималась мелкая поросль.
Борис Федорович обрезал траву, полюбовался работой. Косу придется завести. Ножичек был ничего себе, острый, таким чикнешь под ребра — не услышишь, конец тяжелый, а рукоятка легкая, набрана из березовой коры. Он бросил нож в плотницкую сумку, брезгливо вытер руки. Надо было ехать к фермеру, купить у него свинины — гостей потчевать.
