— Тебя ранили? — Глаза у нее дрожали.
Он ничего не сказал, схватил кожаную куртку и выбежал в гараж. Молнии полыхали.
“Сейчас, сейчас”, — бормотал он, не попадая ключом в “Цербер”. Ворота распахнулись. Он нырнул в мягкий успокаивающий салон “форда” с механическим люком на крыше. Взвыл мотор в сто двадцать лошадиных сил. Нежно покачиваясь на амортизаторах, машина выехала на дорогу. Лобовое стекло омывал слой воды. Фары едва пробивали мглу. Ехать было нелепо. Он был уверен, что плотник с женой на остановке. Тащился километра два. Дорогу размыло в нескольких местах. Фары высветили две сжавшиеся фигурки под навесом. У него будто гора с плеч свалилась. Затормозил, распахнул дверцу:
— Эй, что стоите? Я нашел бензин в старой канистре. Решил подкинуть вас. Садитесь!
Они глядели на него, как на Бога из машины, но не двигались. Он оторопел.
— Что же вы? — Он зажег свет в салоне и распахнул заднюю дверцу.
Они стояли как вкопанные. Это было чудовищно! Плотник махнул рукой:
— Езжайте. Жена не хочет ехать!
— Я мигом доброшу. Мне в ту сторону! — В голосе Бориса Федоровича слышались заискивающие нотки. За шиворот стекала вода, но он этого не чувствовал, был растерян. — Ну?
— Мы не поедем! Жена сказала, что вы обещали довезти, но теперь мы не поедем. Что это вы вздумали возить нас? Совесть заела?
— Не говорите чушь! — вспыхнул Борис Федорович.
Дрожа от холода, женщина плакала. Плотник сделал угрожающий шаг к лимузину, замахнулся палкой:
— Езжай, пока фары не выбил!
Борис Федорович захлопнул дверцы, выключил в салоне свет, надавил на газ. Машина рванулась. Дождь внезапно стих. Борис Федорович крутил баранку, бормоча ругательства:
— Свинья! Грязная свинья! Кнехт! Такому ничего не стоит убить на дороге… Вот она — человеческая неблагодарность!
Его душила злоба. Было плохо, испытывал унижение. Лобовое стекло очистилось. Из-за поворота показался опоздавший автобус. Борис Федорович включил дальний свет, ослепил водителя. Представил, как шоферюга материт его. Машины разминулись, Борис Федорович потрогал под кожанкой плечо, ожога не было, включил автомагнитолу. Певец ревел, как бык: “Папа римский!” Борис Федорович подумал: “При чем тут папа римский? Ничего святого не осталось…” Он успокоился, лицо приняло холодное, брезгливое выражение.
