Время ангелов - [6]
А если она все-таки умрет, когда узнает? А если она уже умерла? — Гастон в страшном волнении грыз кулаки.
— Вы меня пугаете, пойду проверю.
— Останьтесь!
Гюстав покраснел, так, что видно было даже сквозь густую поросль, которую он выгуливал с рассвета до заката каждый день. Во фраке и цилиндре, и он, и второй Бородач обязательно.
— Вы доели яблоко?
Гюстав, быстро проглотив последний кусок, на мгновение представил, как Годфруа назидательно продолжает: если съедать одно яблоко в день… или же: вы должны съедать яблоко на ночь, лучше будете спать.
Спать! К чему рассказывать тупице о дерзких мечтах, посещавших его во время бессонницы в огромной, почти в половину стены, деревянной кровати с загнутыми как у морской раковины, краями и высоким, похожим на навес над церковной кафедрой изголовьем.
— Тсс! Он тут.
На пороге появился Гастон. Пока другие продавали вино, ремонтировали дом, выкорчевывали неплодоносные лозы, он по-прежнему топтался в коридорах детства.
— Ну, Гастон, надеюсь, вы оставили свою безумную затею. Разговора с тетей Урсулой было достаточно, чтобы поставить точку в этом деле. Нашей тете Урсуле здравого смысла не занимать.
— Да… Гм… она мне сейчас сказала: какое счастье, давно пора омолодить наши ряды…
— Тетя Урсула? и военный лексикон? Вы шутите, Гастон.
— …и ей не терпится познакомиться с Сильвией. Сильвия! Любимая! Придет ли она, голые красные от холода ноги, дурацкое пальто? некрасивое маленькое платье из ярко-синей саржи с пятнами пота под мышками и пристегивающийся воротничок вместо украшения; тетя Урсула — облысевшая голова спрятана под черным кружевным чепцом — неужели я, правда, старуха? когда подкралась старость? ночью, как вор? — взяла Сильвию за руки и усадила в красное бархатное кресло. Неслыханно! Чтобы Будивилли женились на циркачке-танцовщице, такого еще не бывало! я пишу вам из кабинета, из окон которого вижу статую нашего предка, он в могиле переворачивается — о! боже мой! Она и ее шерстяная шаль! Я почти забыла о ней с этими цепкими как плющ Будивиллями. — Но разве на Гастона не имела виды кузина Валери? И как теперь, когда в семье завелась бродячая артистка, выдать замуж нашу Луизу? я тоже, я тоже, — кричала Шанталь, — почему вы мне запрещаете брать уроки танцев? я тоже хочу стать танцовщицей, как наша новая кузина, посмотрите, что в итоге: нашла себе завидного жениха. О! удачная партия? разумеется, сколько лет они живут, палец о палец не ударив, на доходы с виноградников, только я все думаю, что скажет тетя Урсула-Поль, не та тетя Урсула, которая живет с кузенами, кстати, с ней-то что будет, ведь танцовщица, предполагаю, поселится в их доме, и, позвольте спросить, куда деваться тете и Бородачам? Гастон ведь не совсем… да, что скажет другая тетя Урсула, тетя Урсула-Поль очень суровая! с густыми бровями! А дядя Поль, ее супруг, тридцать лет назад сгинул среди дикарей!
О! Как все насмехались надо мной, когда я подплыла к Мысу Старых дев — по сравнению с ним Мыс Бурь[5] — тихая заводь. Теперь очередь Валери. С ума сойдет от злости эта Валери, увидев мою очаровательную, мою чудесную Сильвию. Она вошла в старый дом на улице дю Лак, пахнувший овсом и плесенью, личико, подвижное как родник, вся жизнь у воды, у ручьев, у рек. Гастон поднимался по лестнице, держа ее за руку. Она, что же, немая?!
— Она очень робкая. И тетя Урсула нашла ее прелестной.
— У нее вообще есть документы?
Бородач надел цилиндр. Нотариус с бакенбардами сидел в обитом искусственной кожей кресле, которое при первом же весеннем солнце жгло задницу.
— Нет, мой дорогой друг…
Друг?!
— Нет, господин Будивилль, похоже, единственный способ: запретить. На каком основании? вам самому надо подумать. Говорите, бродячие артисты покинули город? а эта особа осталась? Прелестное создание…
— О! прелестное…
— Ну да, высокая, фигура точеная, черные волосы, голубые глаза.
— Ах, неужели? Я не заметил, мне показалось, у нее маленькое сморщенное личико…
— О! Понимаю вашего брата, она, эта наездница, восхитительна: в черном длинном платье на белом коне…
— Послушайте, господин нотариус, нельзя допустить, чтобы Будивилль женился на циркачке. Это смешно. Я бы даже сказал, преуморительно. Неужели действительно ничего нельзя сделать?
— Красивая, высокая, все при ней. Иссиня-черные волосы, а какая посадка в седле! Видите ли, боюсь, что…
«Настоящая красавица, эта наездница, — бормотал он, вставая. — Господину Гастону очень повезло».
Выходя от нотариуса, Годфруа столкнулся с колонной маленьких калек, детей двадцать, а ног на всех тридцать. Да уж, если бы свистун-плотник не пропил два виноградника да не добавил бы к этому спирта, который его старая мать подливала в лампу, чтобы согреть глоток тизана перед сном, если бы занимался как должно плотницким делом и не оставлял бы месяцами у стены длинные доски — однажды ночью доски закачались и пошли прыгать по двору лесопильни — то не пришлось бы ему сдавать свою хибару сиротам, покалеченным войной. И если бы Даниэль, живший с двумя братьями, один — синдик, другой — умственно отсталый, не позарился на помпу для распыления сульфата, только что купленную родителями Эжени, а распылял бы сульфат по старинке с повозок, запряженных лошадьми, которых приходилось одалживать по всей деревне, то не торопил бы Эжени в феврале со свадьбой, а Эжени, беременная шесть недель, не встретила бы изувеченных детей, весело плескавшихся на берегу озера, и не родила бы ребенка без рук. О! главное не сбиться со следа улитки Годфруа Будивилля, возвращавшегося в слезах в дом с масками, хоть это и чертовски сложно, когда таких улиток, заползших в комнаты, живых и мертвых, сотни, когда мир состоит из слепых Самсонов, подпирающих стены, когда маленькая девочка горит у подножья склона и поляк увозит Жаклин на велосипеде в неизвестном направлении, когда толпы безумцев сбегаются, воюют на полях, их тысячи тысяч, саранча, которую гонит водэр
Мир романа «Духи земли» не выдуман, Катрин Колом описывала то, что видела. Вероятно, она обладала особым зрением, фасеточными глазами с десятками тысяч линз, улавливающими то, что недоступно обычному человеческому глазу: тайное, потустороннее. Колом буднично рассказывает о мертвеце, летающем вдоль коридоров по своим прозрачным делам, о юных покойницах, спускающихся по лестнице за последним стаканом воды, о тринадцатилетнем мальчике с проломленной грудью, сопровождающем гробы на погост. Неуклюжие девственницы спотыкаются на садовых тропинках о единорогов, которых невозможно не заметить.
«Замки детства» — роман о гибели старой европейской культуры, показанной на примере одного швейцарского городка. К. Колом до подробнейших деталей воссоздает мир швейцарской провинции накануне мировых катастроф. Мир жестокий и бесконечно прекрасный. Мир, играющий самыми яркими красками под лучами заходящего солнца. Мир, в котором безраздельно царит смерть.
Некий писатель пытается воссоздать последний день жизни Самуэля – молодого человека, внезапно погибшего (покончившего с собой?) в автокатастрофе. В рассказах друзей, любимой девушки, родственников и соседей вырисовываются разные грани его личности: любящий внук, бюрократ поневоле, преданный друг, нелепый позер, влюбленный, готовый на все ради своей девушки… Что же остается от всех наших мимолетных воспоминаний? И что скрывается за тем, чего мы не помним? Это роман о любви и дружбе, предательстве и насилии, горе от потери близкого человека и одиночестве, о быстротечности времени и свойствах нашей памяти. Юнас Хассен Кемири (р.
Журналистка Эбба Линдквист переживает личностный кризис – она, специалист по семейным отношениям, образцовая жена и мать, поддается влечению к вновь возникшему в ее жизни кумиру юности, некогда популярному рок-музыканту. Ради него она бросает все, чего достигла за эти годы и что так яро отстаивала. Но отношения с человеком, чья жизненная позиция слишком сильно отличается от того, к чему она привыкла, не складываются гармонично. Доходит до того, что Эббе приходится посещать психотерапевта. И тут она получает заказ – написать статью об отношениях в длиною в жизнь.
Истории о том, как жизнь становится смертью и как после смерти все только начинается. Перерождение во всех его немыслимых формах. Черный юмор и бесконечная надежда.
Рассказ о том, как прогулка по морскому побережью превращается в жизненный путь.
Проснувшись рано утром Том Андерс осознал, что его жизнь – это всего-лишь иллюзия. Вокруг пустые, незнакомые лица, а грань между сном и реальностью окончательно размыта. Он пытается вспомнить самого себя, старается найти дорогу домой, но все сильнее проваливается в пучину безысходности и абсурда.
Книга посвящается 60-летию вооруженного народного восстания в Болгарии в сентябре 1923 года. В произведениях известного болгарского писателя повествуется о видных деятелях мирового коммунистического движения Георгии Димитрове и Василе Коларове, командирах повстанческих отрядов Георгии Дамянове и Христо Михайлове, о героях-повстанцах, представителях различных слоев болгарского народа, объединившихся в борьбе против монархического гнета, за установление народной власти. Автор раскрывает богатые боевые и революционные традиции болгарского народа, показывает преемственность поколений болгарских революционеров. Книга представит интерес для широкого круга читателей.
Впервые на русском языке роман, которым восхищались Теннесси Уильямс, Пол Боулз, Лэнгстон Хьюз, Дороти Паркер и Энгус Уилсон. Джеймс Парди (1914–2009) остается самым загадочным американским прозаиком современности, каждую книгу которого, по словам Фрэнсиса Кинга, «озаряет радиоактивная частица гения».
Лаура (Колетт Пеньо, 1903-1938) - одна из самых ярких нонконформисток французской литературы XX столетия. Она была сексуальной рабыней берлинского садиста, любовницей лидера французских коммунистов Бориса Суварина и писателя Бориса Пильняка, с которым познакомилась, отправившись изучать коммунизм в СССР. Сблизившись с философом Жоржем Батаем, Лаура стала соучастницей необыкновенной религиозно-чувственной мистерии, сравнимой с той "божественной комедией", что разыгрывалась между Терезой Авильской и Иоанном Креста, но отличной от нее тем, что святость достигалась не умерщвлением плоти, а отчаянным низвержением в бездны сладострастия.
«Процесс Жиля де Рэ» — исторический труд, над которым французский философ Жорж Батай (1897–1962.) работал в последние годы своей жизни. Фигура, которую выбрал для изучения Батай, широко известна: маршал Франции Жиль де Рэ, соратник Жанны д'Арк, был обвинен в многочисленных убийствах детей и поклонении дьяволу и казнен в 1440 году. Судьба Жиля де Рэ стала материалом для фольклора (его считают прообразом злодея из сказок о Синей Бороде), в конце XIX века вдохновляла декадентов, однако до Батая было немного попыток исследовать ее с точки зрения исторической науки.