Время ангелов - [51]

Не только лицо свое омой, но и от греха себя очисти.

Стыд какой! Сегодня же вечером она отвяжет «Данаю». Она вдруг резко села: странное ощущение, что-то шевельнулось в животе, тонкие лапки паучка, очнувшегося от спячки в зыбкой паутине теплым апрельским утром. Утопиться, когда ангел с широким лицом из папье-маше опустился рядом с вами на диван и протянул вам золотую пальмовую ветвь? Но отец, он кругом виноват… Представьте себе, дорогая, его к себе забрала одна из их верных служанок, и в сущности он неплохо устроился — знаешь, мой дорогой Жак, в его возрасте часто влюбляются не на жизнь, а на смерть, все наладится, нужно только настоять, чтобы он переехал к молодым. Опиши мне его, Барбара, я тебя об этом уже целый год прошу, что ж я умру, так и не узнав, какого цвета у него глаза? Барбара, выслушай меня, куда ты, Барбара? Ты вернулась? Вытянув руки перед собой, он ходил, натыкаясь на картонные коробки и мотки шерсти. Ну, приветствую! хозяин, хорошо вам в лавке?

— Сиприен, ты?

— Вы, кузен, теперь, значит, здесь живете после просторного великолепного Поссесьон?

— Оставь меня, Сиприен.

— Только сначала малыш Сиприен должен открыть вам один секрет, который мог бы изменить ход событий. Я хранил его ради забавы долгие годы. Ну, правда, видеть вас здесь в лаке в люстриновых нарукавниках и фартуке садовника… Есть у вас свободная минутка? я сейчас встретил вашу Розу, колышущуюся задницу, на рынке. Кажется, у ящериц крошечный мозг компенсируется необыкновенной подвижностью задней части туловища? Да, точно. А как вы запоете, кузен, если я докажу ваше право на это пресловутое наследство? — Видишь, Гермина, я, наконец, нащупал шнурок. С утра его искал, видишь, Гермина. — Вы слушаете меня, хозяин?

Но мой секрет дорого стоит. Жизнь тяжела, хозяин, вам не понять, вы-то как сыр в масле катаетесь. Хоть я и переехал в две комнаты родового замка, доходы мои не выросли. И вы знаете Жермен, она меня запилила. Молочник возле двери не оставляй, неси мусор на озеро… Вам уже известна участь библиотеки и библиотечной винтовой лестницы. Теперь Жермен завела песню о том, что скоро нам будет не по карману швартовать лодку в маленьком порту. Кстати о лодке… Раньше я все вечера проводил на озере, вы понимаете, что это значит, кузен?

Несколько сотен франков смогли бы держать меня на плаву. Ежегодно, разумеется. Вот. Я вам раскрываю секрет и с полученного наследства вы мне выплачиваете, скажем, двенадцать сотен франков в год. Достаточно скромно. Я даже не прошу у вас расписку. У вас, конечно, есть недостатки, но вы же Будивилль, черт возьми! Хоп! оркестр — марш, вертится шляпа на кончике трости. Ну и?

— Придурок!

— Но кузен…

— Идиот! Неудачник! Что ты тут пытаешься мне рассказать? Что Оноре — не сын нашего несчастного Гастона? И что это меняет? он родился в законном браке, этого достаточно. Более чем.

— Законный брак! Не смешите меня!

— Нет! я тебя не смешу, брак — великое дело… Моя бедная Гермина!

— Да что ты об этом знаешь? что ты знаешь о браке? ты до смерти довел жену, от тебя дочь уехала, живет в чужой семье, носит корзину на палке как служанка, якшается с женой садовника, а ты стоял на пороге замка и рукой ей вслед махал.

— Неудачник! Придурок! вечный шут!

— Ладно, ладно! Хорошо. Допустим. Но все же вы вступите в права наследства через семь, десять лет, я еще буду в строю, через семь лет…

— Идиот! забудь о наследстве. Мы не наследники. Он все оставил «Маленьким японским рыбакам».

— Через десять лет они вырастут.

— Я что тебе сказал? твоему секрету, десять лет пройдет или тридцать, грош цена, не знаю, кто вообще это выдумал. Мы — не наследники, точка. Ты понял наконец?

— Ладно. Ладно, я только подумал… Впрочем, ты можешь быть доволен. Твоя дочь высоко взлетела… как сыр в масле, вроде тебя. Свекровь, свекор, муж… теперь вот наследника ждет.

— Слушай, Сиприен. Ты видишь, я здесь, в кромешной тьме, вытягиваю руки перед собой, ощупываю коробки с пуговицами. Но у меня есть карманные деньги. Окажи мне услугу, Барбара отказывается мне описать… нет, ни в какую… своего мужа. А я же не могу ощупать его лицо, верно? Скажи мне, какой он? Я заплачу тебе, Сиприен.

— О! я, знаешь ли, не слишком силен в описаниях. Почему ты не переедешь к ним? Буквально вчера эта старуха, белая кость, голубая кровь, мне говорила… Тебе у них было бы очень хорошо.

— Вряд ли ты меня поймешь… она меня любит. Больного, старого, такого, как есть. Забавно. Вот и она…

— Что угодно, мсье Сиприен?

Он схватил шляпу.

— Мсье Будивилль, — сказала она, еле отдышавшись, — ты дашь мне сантиметр?

Рыжая кошка зевала и шаловливой лапкой пыталась зацепить бархатные брюки через прутья табурета. В рамке на стене за прилавком висела фотография Розы, Розетты в полный рост, нарядной, в шляпе, внутри искусно сделанного огромного яйца. Пасхальный сувенир. Что до ребенка, он родился в сентябре. Осенних котят никогда в доме не оставляют, но это был маленький человек, Барбара разглядывала сына, крепко сжатые кулачки у сморщенного личика, рыжие волосы до шейки, худые цыплячьи ляжки, строгий вид. Он еще не умеет смеяться как птица, как пони, как утка, он только плачет горькими чистыми слезами. Берегитесь, есть опасность, что все повторится, Барбара переживала первые дни творения мира! Ее, как и всех молодых матерей, пригласили ненадолго погостить в Эдемском саду, она ушла после первого кормления, в тот час, когда на заре становятся прозрачными и розовыми уши заснувших сов. Виноград в раю созрел, на подпорке висела черная шерстяная шаль. У ворот стоял маленький ангел с веснушками, большим ртом и оттопыренными ушами.