Время ангелов - [45]

черная шерстяная шаль? с тех времен? с тех времен? Гонтран вернулся в пустую гостиную, Барбара снова куда-то уехала, он слышал гудок клаксона, на каминной полке из розового мрамора бронзовый Барбедиенн[50] натягивал лук рядом с небольшим красным подносом с изображением какого-то берега, наполовину заляпанного чернильными пятнами, единственного берега, куда могли бы причалить скитающиеся корабли. Гермина! где вы сейчас, друг мой? вы помните? мы поднимались с вами к леднику, вы шли, как обычно, тяжело ступая, вы ели медвежью ягоду, заяц выскочил прямо у вас из-под ног, а, когда вы присели на камень, твердолобые козы пытались снять у вас с шеи красный платочек. Гермина, неужели вы покинули меня? Оставили одного в кромешной темноте? Роза готовила ужин: нужно было все-таки устроить поминки и позвать людей, говорю, как есть, я и пирожные купила. Гермина… она всегда говорила, что влюбилась в будущего мужа по фотографии, стоявшей на пианино в пансионе, хозяйкой которого была его кузина. Его кузина? никакая это не кузина, разве у него, у Гонтрана, может быть кузина — хозяйка пансиона? в любом случае, когда та с ее поношенной вуалеткой осмелилась назвать его «кузен»… он широко зевнул и поспешил удалиться, сейчас уже не вспомнить был он на лошади или пешком, в ботинках на резиновом ходу… Да и неважно. В общем, Гермина на полном довольствии жила в пансионе кузины и посвящала Гонтрану вальсы Шопена. Мы с семьей в Померании выезжаем только на машине. Да, действительно, у них был Gut, в сентябрьском тумане у самого берега скользили парусники, Гонтран несколько удивился, увидев большой квадратный дом, погружавшийся в те слои песчаной почвы, где лежат останки мамонтов, дом, который эти люди упорно называли замком: умывальники в розовый цветочек, по утрам Гермина сама себе приносит таз с теплой водой. Конюшня, да, но, как Гонтран подозревал, на рассвете лошадей впрягают в плуг. «Мы сами провели электричество»: с потолка на проводе свисали лампочки. Отец Гермины… Заткните уши, не об ее отце тут речь, и не о расположенной по соседству Польше, и не об Эгоне, чья смерть уже у порога… а о разорении Гонтрана, о разрухе в Поссесьон и в парке… Ее отец… женился на русской, вот почему Гермина приглашала за стол по двенадцать персон, в том числе своего пилигрима, поднимается бывало по улице и теребит мясистый нос. Ее отец… носил в спальне вышитые домашние туфли. Ее отец… Гонтран изо всех сил старался отделаться от него, и так забот по горло: легко ли слепому Самсону держать на своих плечах стены готового обрушиться замка. Кто это сейчас сказал? кто заговорил? кто рассказывает о грозовом поясе мира, о фёне Гермины, о хамсине тети Урсулы-Поль и о Гонтране, сидящем в саду, который уменьшается на глазах, что же будет со статуями, поющими среди строительного мусора и тачек?

— Мсье Будивилль, что вам угодно?

— О! Роза, вы здесь? ответьте мне, черт возьми! вы разве не знаете, что у меня глаза выколоты?

— Мсье, но вы же пару минут назад сказали, что больше не хотите меня видеть.

Он медленно провел рукой под подбородком, копируя Гермину, сосредоточенно резавшую ножом хлеб, отставив в сторону мизинец.

— Седая? щетина у меня? скажите?

— Давайте, мсье, Роза вас побреет, сделает вам личико на загляденье.

— Что за шум?

— Гроза собирается. Я вас все-таки побрею, нельзя же в таком виде ходить.

Она-то думала, что всю жизнь придется быть кастеляншей! Терпеть всегда и везде домогательства мужчин. И вот тебе на, прибрала к рукам владельца замка, владельца замка без замка. Мадам умерла и лежит в могиле. А где все-таки Жюль и Валери? нельзя же просто взять и исчезнуть, если только ты, конечно, не живешь на корабле со стеклянным дном. Жюль… Последнее, что было известно о Жюле, что он, сильный как бык, задушил старого врача с седыми усами к вящему удивлению последнего. Так значит, — кричал он хриплым, странным, слов почти не разобрать, голосом, — ни вина, ни мяса, ни женщин?! — Да он с ума сошел! На помощь! я знал его с самого детства, мать его, моя любимица, сидела вышивала под секвойей, ему, такому нервному, требовался щадящий режим. Признаю, я кормил его макаронами и чаем. Но разве я виноват, что методы изменились?

Потом Жюль еще кричал и, кстати, довольно разборчиво:

— Хватит! мясо, дичь, устриц, женщин и все остальное…

— Как? именно сейчас, когда я ему сообщаю хорошую новость, что теперь согласно последним медицинским открытиям он может больше не соблюдать диету и пить «Мон-траше» и «Шваль-блан»… Вся жизнь, вся моя жизнь испорчена именно сейчас, когда мы разорены… что с ним? похоже, он хочет меня задушить, руки у него как клещи, все же иметь дело с немым очень опасно, на помощь, он сумасшедший, на помощь!

Красивые наивные голубые глаза выкатились из орбит: Жюль и вправду задушил доктора. Теперь Жюль, наверное, в тюрьме или в психиатрической лечебнице, что вполне объясняет его отсутствие. Но Валери? где наша Вали? правда, что она Гонтрану не сестра? Валери возвела вокруг себя воображаемые стены, тяжелая дверь, монастырский колокол, спала на тонком волосяном матрасе, просыпалась по три раза ночью и молилась, стоя на коленях у кровати на коврике из лоскутов, знаете, такие вяжут в приютах для душевнобольных. Никакая она мне не сестра, — говорил, немного раздражаясь, Гонтран, искоса поглядывая на Валери, темные морщины, волосы, похожие на губку из проволоки. Где она сейчас? После того, как Гермину зарыли в землю, осталась только Роза, Розетта. Ах! мой муж был очень хорошим человеком, я открыла дверь, а он на полу, сидел на унитазе и упал, я всегда говорю, как есть, самые лучшие рано уходят. Иногда Гонтран хватал что-нибудь из мебели, и в его руках кресло Людовика XV, доставшееся от дедушки по отцовской линии, превращалось в ослиную челюсть