Время ангелов - [14]

Мой адрес: Мадмуазель Ольга Бабин, улица Орловска, 50, Габрово.

— Я все думаю, почему письмо прислали именно тебе, Жозеф. Что за странная идея.

— Странная, не странная, а письмо — мне.

Дети окружили его, и Жозеф был бы совершенно счастлив, если бы не большая жаба, усевшаяся у его ботинка.

— Ты пошлешь им крючки? Я бы на твоем месте…

— Ой, ты, Вьюнок, всегда трусишь.

— Повтори, что ты сказал…

— Ну, ну, не деритесь, смотрите, Оноре возвращается. Попил чаю маменькин сынок, думаете, он когда-нибудь пригласит нас в гости?

— О! вы не представляете… что я вам сейчас покажу! Письмо! Письмо из Болгарии, мне, Оноре Будивиллю.

Мсье, я — рыбачка, ловлю рыбу на удочку… Черт побери! Что вы смеетесь, идиоты? Зачем только он, Оноре Будивилль, связался с Жозефом, сыном кладбищенского сторожа, с Чемерицей, которой Виктор, часовщик, назначает свидания за зданием бывшей Таможни? К счастью, есть кузина Барбара, ее густые светлые волосы пахнут сеном и розовым ландышем… Розовые ландыши растут только в саду Поссесьон, Будивилли годами поставляют их на продажу в «Мисьон», а садовник, кухарка и Роза, та самая Роза, кастелянша, по очереди дежурят ночами, охраняя вместе с ландышами и другие редкие растения. Вьюнок позвонил в колокольчик, крыса прыгнула в камыши: если ты, Барбара, боишься мышей, как ты можешь делать революцию, мы смелые и полны решимости, правда? Мы их убьем, мы их повесим, первые станут последними, мы закопаем их по шею в землю и натравим на них тысячи ос. Крючки они купили в «Рекордоне» в переулке — и она тоже туда ходила с корзинкой за почтовой бумагой, чтобы написать сыну в Америку письмо, она кутала плечи в шерстяную шаль, потому что к вечеру поднимался жоран[24] и слышно было ангелов, мерный шум их мощных крыльев. Она возвращалась домой, кто бы что себе ни воображал, но, чтобы оказаться на другом конце земли, нужно все-таки некоторое время, она топнула каблучком, поднялась в небо, встретила ангелов, которых солнце по вечерам сбрасывает в воду, они падают по косой, вытянув руки вперед, рты раскрыты от ужаса. «Я — рыбачка, ловлю рыбу на удочку…» На востоке полно рыбачек с удочками, вдоль рек, на Каспийском море, на Мертвом море с тяжелыми водами стального цвета… все держится на поверхности, трупы овец — полголовы над волной, мертвые лошади, отплыв от берега, не касаясь дна, причаливают к другому: Ах! Если бы горе было таким же тяжелым от соли, как Мертвое море, чтобы никто никогда не смог опуститься на дно! Но ребенок, уехавший на велосипеде польского рабочего, исчез навсегда, а через четыре месяца, четыре месяца! Гонтран Будивилль бросил Арлет, по прозвищу Катон, свою обожаемую любовницу, возлюбленную, свою настоящую жену.

Зарядил дождь, и дети перебрались с камышового острова на чердак пустой голубятни Поссесьон, на крышу которой слетаются вяхири, когда невесомые, легче воздуха, белки разоряют мощными когтями их непрочные, плоские как тарелки гнезда, свитые в ветках плакучего ясеня. «Я — рыбачка с удочкой. В вашем городе нужно создать ядро: несколько рыбачек плюс несколько велосипедистов. Клейте листовки: запрещено выращивать что-либо, кроме дынь и огурцов. Выкорчевывайте виноградники. Пейте чай, берите чай в поездки».

— Дыни и огурцы…

— Ты не понимаешь? Они же быстро портятся, а поскольку хранить ничего не надо…

— А в уксусе? Кисло-сладком? Моя мать…

— Опять ты! Вечно у тебя сомнения. Ты нас сбиваешь с толку. Во всяком случае, твоему отцу лучше бы пить огуречный рассол, а не…

— Замолчите! Не двигайтесь! Куницы!

Куницы прыгнули на одну из перекрещенных грубо отесанных балок, замерли на несколько секунд и исчезли, оставив мелкий помет, похожий на черный пепел, летавший над пожарищем… Черные клочки, словно тонкая бумага… Жозеф! Лилия-мартагон! О чем задумался?

— Где он только взял такое имя?

— Оставьте его в покое, вы же знаете, у него отец умер.

А он, он заткнул уши, чтобы не слышать, как трещит огонь, книга по Священной истории на столе между локтями, да возвеселятся небеса и возликует земля; и скажут между народами: Вечное царство… это моя вина, это из-за меня, я слышал пожар, но заткнул уши.

— А твой отец спал? — Львиный зев паясничал за спиной Жозефа: засунул палец за щеку, чпок, словно пробку вынули, потом запрокинул голову, как будто пьет из бутылки. Жозеф развернулся, прыгнул на него, вцепился в горло, только перья во все стороны полетели.

— Эй, что вы делаете? — закричала Барбара, поднимавшаяся по лестнице. — Вы разрушите голубятню, она и так уже еле стоит. Хватит, Жозеф, отпусти его.

— Он не имеет права, не имеет права… Если мой отец и пил, то только потому, что водка…

Он поднимал стакан с вишневой водкой и говорил: Смотри, малыш, какая кристальная чистота, смотри! Видел ли ты когда-нибудь что-то похожее?

— В общем, я — за революцию, мне бы хотелось чего-то чистого, чистого, как вишневая водка, как огонь, как озеро ангелов. Чистоты — вот чего я хочу.

— Мы тоже этого хотим, и у нас получится, нам помогут другие, наши товарищи издалека. Клянитесь прежде, чем мы отправимся в путь.

Они соединили руки, красные, шершавые, и сразу разошлись, посвистывая, чтобы скрыть смущение. Кристоф пробовал рыбачить, но рыба изменила привычки, ушла в другое место, раньше-то ее ловили рядом с берегом, а теперь надо отплывать подальше. Отец бросил работу, трудно пьяному держаться на ногах в качающейся лодке, лучше по вечерам собирать венки на кладбище. Через месяц после похорон отца Жозеф, перегнувшись через борт, увидел в воде, такой же черной, как вода, стекавшая по ступеням в день пожара и образовавшая внизу мутную лужу, увидел лицо своего отца. Что высматриваешь, Жозеф? Ничего, рыбу. Да рыбы тут нет почти! Лучше мне, наверное, уехать с Оноре.