Возвратный тоталитаризм. Том 1 - [179]

Привитый российскому обществу советской школой, пропагандой, политикой цинизм заставляет людей утверждать, что «объективной исторической правды не существует» (так полагают 67 % опрошенных, к которым можно добавить 10 % затруднившихся ответить на этот ценностный вопрос, итого мы получаем 77 % релятивистов или нигилистов в истории!). Не согласны с ними лишь 23 %. И это понятно, если учесть, что, по мнению 43 % россиян, учителя в средней школе должны ориентироваться на двойные критерии: на изложение точных фактов и их исторических оценок, с одной стороны, и «на задачу воспитания патриотических чувств» – с другой; за то, чтобы ориентироваться только на «укрепление чувства национальной гордости», еще 17 %. И лишь явное меньшинство (28 %) полагает, что преподавание в школе должно быть подчинено задачам донесения до молодежи исключительно «исторической правды». Поистине, «обмануть меня нетрудно, я сам обманываться рад».

Большинство опрошенных просто не может дать определенный ответ на вопрос, было ли обсуждение темы репрессий в семье или нет, либо они не помнят такого (около 60 %). Лишь примерно треть подтверждает, что такие разговоры у них в семье велись (чаще с поколением бабушек и дедушек – 15 %, но иногда и с родителями – 10 %). Запрещать не запрещали, о прямых запретах свидетельствуют лишь 5 %, но разговоры не возникали, или респонденты не помнят об этом. И это при том, что примерно в каждой седьмой семье кто-то был репрессирован во время Сталина (14 %; вдвое больше не помнят или не знают, отказываются от ответа – 29 %).

По поводу реабилитации жертв репрессий или депортаций у более чем половины опрошенных (54 %) нет мнения. 40 % россиян против люстрации в России как несправедливой меры (22 % поддержали бы эту практику), и почти столько же не имеют собственной позиции в этом вопросе. 25 % против того, чтобы заниматься прошлым и вновь ворошить ушедшее, 46 % полагают, что «нужно знать больше о сталинском периоде, чтобы не повторять ошибок», 29 % – что «вреда в этом нет, но и особой нужды или потребности в переоценки прошлого тоже нет» (январь 2010 года. N = 2000).

Более того, в общественном мнении ясно прослеживается связь между манипулированием историческим знанием и интересами удержания власти нынешним режимом. Так, во время острой полемики вокруг Комиссии по борьбе с фальсификацией истории абсолютное большинство россиян (60 %) ответили, что сотрудники КГБ не должны входить в подобную комиссию.

Сопротивление признанию исторических фактов

Точку зрения или интеллигентское мнение, заключающееся в том, что достаточно лишь правильного и объективного изложения фактов для того, чтобы люди изменили свое отношение к прошлому (а тем самым и к настоящему), следует считать несостоятельной. Массовое сознание будет держаться за свои стереотипы и привычные конструкции прошлого, за свое отношение к ключевым символам и авторитетам, поскольку они не случайны, а представляют собой устойчивую, то есть воспроизводимую систему представлений и отношений в обществе, и, стало быть, функционально встроены в другие взаимосвязи (поддержания групповой или индивидуальной идентичности, лояльности, отношений коллективного заложничества, определений реальности, системы ориентаций в мире и т. п.). Большинство людей упорно защищают свои представления, отказываясь признавать неприятные факты без явной санкции на изменение[375].

Разберем это на примере отношения россиян к факту советской оккупации стран Балтии перед Второй мировой войной. Сами по себе эти события 1939–1940 годов получили вполне определенную интерпретацию у историков, собравших убедительные свидетельства принуждения правительств этих стран к проведению зависимой от СССР политики, подчинению их руководству СССР, отказу от суверенитета перед лицом военной интервенции, а также описание последовавших за этим репрессий, жесткой политики советизации и классовых чисток[376]. Какая-то информация о тех временах начала поступать к населению России по меньшей мере с 1988 года, с начала движения народных фронтов в Прибалтике, публичных дискуссий в СМИ и во время Съездов народных депутатов СССР, безнадежных споров вокруг документов, связанных с пактом Молотова – Риббентропа и постыдного отрицания их партийным и государственным руководством СССР. Но начиная со времен консервативного реванша во второй половине 1990-х годов эти темы постепенно стали вытесняться из публичного пространства. Более того, балтийские страны, поднимавшие их, стали подвергаться дискредитации как страны, ревизующие итоги Второй мировой войны, победы над фашизмом и защищающие ветеранов, воевавших на стороне Германии против СССР.

Непосредственным поводом к такой интерпретации позиций этих стран со стороны России стало стремление их руководства к вступлению в НАТО и интеграции в ЕС, что вызывало острую реакцию в российских политических кругах. В этом плане дискредитация этих стран (в свете символического значения Победы над Германией) была очень важна для нового правительства России, испуганного успехом цветных революций и озабоченного созданием санитарного кордона против влияния европеизма и демократии. Если в 1990-е годы отношения России и Балтии, как и отношения с Польшей, отодвинулись на второй и третий план, то начиная с 2003 года, после зачисток информационного и политического пространства, путинский режим взял курс на умеренную и регулируемую конфронтацию с будущими членами ЕС и НАТО. Такая политика вошла в качестве составной легенды легитимации власти режима. Поэтому не случайно, что с середины 2000‐х годов мы начали фиксировать возвращение к советской схеме интерпретации истории отношений СССР и Балтии, «Катынского дела»