Возвратный тоталитаризм. Том 1 - [177]

Для нас в данном случае важно отметить асинхронность разных систем значений межпоколенческой репродукции (систем образования и социализации, воспитания), или, в более узком плане – разную действенность различных каналов передачи опыта, информации, сведений о прошлом. Для того чтобы на нашем материале рассмотреть эти особенности, мне пришлось сгруппировать разные источники по типу их действия, особенностям репродукции и соотнести их с характером воздействия – особенностями «памяти» респондентов, пользующихся этими каналами. Все источники были разбиты на четыре типа: устные (или традиционные формы передачи опыта, сведений от человека к человеку: рассказы современников, непосредственных участников событий, «свидетелей»); формально институциональные, то есть дающие опосредованное и генерализованное или препарированное знание, которые разделяются на образовательные (средняя школа, высшее образование), литературные (предполагающие обращение к любым формам письменной культуры и коммуникации – чтение книг и журналов) и массмедийные (главным образом телевидение с его сериалами и публицистическими передачами, а также кино, радио, тонкие гламурные журналы и пр.) (табл. 107.2).

Минимальный объем коллективной памяти о советских временах приходится на самые старшие возрасты – людей первого советского поколения 1920–1943 годов, то есть на самих участников исторического процесса построения СССР. Напротив, следующие за ними когорты, чье детство и юность пришлись на хрущевскую оттепель и брежневский застой, стали переломным поколением перестройки. Это поколение успело захватить период прорыва и слома исторических клише и официальных версий, соединить в своем опыте и переданный им от родителей ужас сталинской повседневности, и первые альтернативные версии недавней истории страны. Но с каждым следующим поколенческим шагом актуальность истории (снятие запретов и желание пробиться к тому, что «было на самом деле») заметно снижается: для самых пожилых и тех, кто появился на свет перед самой перестройкой, то есть социализировался уже в момент развала системы, значимость исторической тематики минимальна.

Таблица 106.2

Откуда вы в основном знаете о таких событиях, как…

В % к числу опрошенных.

Таблица 107.2

Откуда вы в основном знаете о таких событиях, как… (образование и урбанизация)

Таблица 108.2

Критическими для воспроизводства «исторической памяти» являются послевоенные поколения – когорты 1943–1954 годов рождения. Именно они были самыми активными в перестройку (им было тогда по 35–45 лет). Это поколение запомнило неудачу хрущевской оттепели и реформ, в меньшей степени – осознало суть венгерских событий, но уже было достаточно зрелым, чтобы понимать характер «Пражской весны» и последствий ее подавления. Это поколение сложилось на стыке уходящего советского (военного) поколения и перестроечного, вошедшего в жизнь во время Горбачева. В их семьях в большей степени, чем в каких-либо других возрастных группах, велись откровенные разговоры младших со старшими, обсуждались публично табуированные и запретные темы и проблемы: репрессии, бесконтрольность и неэффективность коммунистической власти, уровень и характер жизни за границей, циркулировал и читался самиздат, поднимались вопросы морали, метафизики, будущего страны и пр. На этом поколении, то есть на когорте тех, кому сегодня от 50 до 65 лет (рождения не позднее середины 1940-х – первой половины 1950-х годов) советская система ломается – механизмы репродукции, передачи правил поведения в тоталитарном обществе начинают давать сбой. Принадлежащие к этой возрастной когорте еще являются носителями советских символов и представлений, но одновременно для них значимы другие идеи и ценности, другие конвенции и формы солидарности, из-за чего собственно советские образцы оказываются в другом смысловом контексте.

Но как ни важны сами по себе возрастные характеристики, они еще недостаточны. Не менее значимыми были социальные характеристики (статус руководителя, специалиста или служащего, высшее образование, открывающее путь к карьере, пользованию спецхраном, спецраспределителями, возможность бывать за границей, допуск к материалам для служебного пользования, то есть принципиальное расширение источников информации), более интенсивное чтение подцензурной и неподцензурной литературы (толстых журналов и публицистики, самиздата и тамиздата) и др. Достаточно обратить внимание на суммарное число ответов, чтобы убедиться в более интенсивном осмыслении прошлого у респондентов, соединяющих указанные характеристики: статус, образование, возраст, проживание в крупных городах.

Принципиально важна для этого поколения двойственность опыта: слабая, но все-таки устрашающая память о сталинизме, бессознательно усваиваемые страхи старших, понимание особенностей советского образа жизни и отталкивание от него, особенно энергично ощущаемое в годы перестройки. Именно этот бессознательный, то есть нерационализируемый опыт существования в условиях репрессивного режима является фактором изменений. Но поскольку он не передается, то его действие может прослеживаться только для старших возрастных групп (старше 55 лет), затем следы этого опыта слабеют и быстро исчезают. Иначе говоря, это исчезающий «хвост» советского существования и, соответственно, его неприятия. Максимальный объем социального множества, сохраняющего воспоминания об этой жизни, может быть оценен следующим образом: от 13 до 21 % знают о сталинских репрессиях, голоде, практике и эксцессах коллективизации непосредственно из семейного опыта и памяти (своей или рассказов родителей, обладающих безусловной достоверностью и конкретностью, которые не могут быть ничем опровергнуты, но могут быть стерилизованы, взяты «в скобки», то есть задвинуты в такие уголки сознания и памяти, из которых они вытаскиваются лишь в исключительных обстоятельствах). К этому следует добавить еще 38–42 %, которые знают о том времени из рассказов родственников и близких знакомых, характеризующихся такой же или аналогичной степенью достоверности передаваемого содержания. Но это знание (назовем его условно «памятью») передается в дальнейшем все хуже и хуже – в группах молодых (16–24 и 25–35 лет) удельный вес подобного «знания» не превышает в сумме 20–21 %, причем понятно, что качество и яркость подобных впечатлений, рассказов, фактов, деталей пережитого резко снижается, эти свидетельства становятся менее значимыми, аморфными, отрывочными и почти случайными.