Возвратный тоталитаризм. Том 1 - [178]

Собственно память, «живая память» накапливается главным образом в селе и в средних городах. В последних, видимо, потому, что для основной части «ступенчатой» миграции из села, интенсивно происходившей в 1960–1970-е годы, когда крестьяне стали получать паспорта, и колхозная молодежь не возвращалась в деревню после армии или учебы, именно средние, а не малые или большие города были целью достижения. В малых не было приемлемых условий для получения работы и жилья, а в больших были слишком жесткие ограничения на прописку, предоставляемую только по разнарядке на работу («лимиту») и слишком велика дистанция от места отъезда, слишком силен отрыв от дома. Живая «память» лучше сохраняется в среде малообразованных людей (среди респондентов с неполным средним образованием – у 41 %, среди респондентов с высшим образованием – у 34 %). Она не может воспроизводиться потому, что этот опыт слишком частный, конкретный, своеобразный, индивидуальный, а следовательно, не имеет оснований для генерализации и превращения в общие представления, служащие основой коллективных конструкций реальности. Чтобы воспроизводиться, он должен быть переработан в соответствии с принятыми и достоверными способами изложения прошлого, то есть подвергнуться стереотипизации и риторической обработке, вписаться в общие схемы прошлого.

Таким образом, сведения, факты или отдельные свидетельства о недавнем прошлом России (советском, в особенности – сталинском) носят характер россыпи информационных сообщений, не образующих связную и систематическую картину происходившего. Бессвязность возникает именно из-за отсутствия связи с настоящим, которая могла бы сыграть такую роль, какую играет магнитное поле, поляризующее и ориентирующее по силовым линиям металлические опилки.

Из анализа приведенных в таблицах распределений следует несколько важных выводов.

Первое – личные свидетельства о прошлом, концентрирующиеся главным образом в традиционалистской среде (села, малые города или мигранты первого поколения в города), не воспроизводятся, забываются в следующих поколениях. Несмотря на свою яркость и убедительность, они не могут быть генерализованы и включены в общую конструкцию понимания исторических явлений, логики происходящего, смысла процессов, что требует другой интеллектуальной культуры и техники работы. Они содержат сильную оценку прошлого, но она не может быть артикулирована. В принципе, более продуктивными являются литературные каналы, дающие некоторое первичное осмысление и оценку прошлому, однако зона их действия ограничена условиями потребления: к ним обращаются главным образом люди с высшим образованием, горожане, зрелого возраста или пожилые люди. А это значит, что они точно так же работают на определенные поколенческие группы, не будучи подхваченными молодежью.

Второе. Образовательные и медийные каналы (наиболее массовые по своему охвату) дают стерильную картину прошлого, основанную на державной конструкции истории. Они нейтрализуют, снимают ценностные аспекты истории, давая холодную и скорее официозную версию прошедшего, не затрагивающую личностной идентичности реципиента, не включающую его в прошлое, не вызывающую эмпатии и сопереживания, вопросов ответственности властей, режима, системы за человеческие жертвы и страдания. Советская (но еще в большей степени – постсоветская) школа, культивируя великодержавную легенду власти, убивает личностный смысл истории и интерес молодежи к прошлому. Может быть, именно поэтому российское общество так довольно своим школьным образованием, в том числе – преподаванием истории[374]. Массмедиа, даже если они останавливаются на горячих или болезненных вопросах отечественной истории, не затрагивают ценностных моментов и в этом плане абсолютно незначимы для понимания истории и ее значения для настоящего. Эти каналы не влияют на распределения ответов о «знании» тех или иных обстоятельств прошлого, на способность к ценностным определениям прошлого, прежде всего к моральной или гуманистической оценке отечественной истории.

Именно поэтому, видимо, 75 % опрошенных на вопрос: «Имеет ли смысл сейчас искать виновных в сталинских репрессиях?», твердо ответили «нет», 15 % затруднились ответить и лишь менее 10 % заявили «да» (2008 год. N = 1500).

Таблица 109.2

Откуда вы в основном знаете о сталинской эпохе?

Октябрь 2008 года. N = 1600. В % к числу опрошенных.

Согласно одному из последних опросов, 82 % слышали о репрессиях 1930-х годов, то есть можно считать, что подавляющее большинство россиян являются в той или иной мере информированными об этих событиях. Более того, 72 % полагают, что власти должны больше делать для того, чтобы люди лучше знали реальные масштабы Большого террора. 55 % полагают, что с помощью репрессий власть установила систему «рабского труда в нашей стране». Иначе говоря, большинству людей, казалось бы, понятен и смысл этой политики, и ее цена, однако это понимание или знание не вызывает реакции действия, которая, если судить по логике «нормального рассудка», должна была бы быть. Положительного эффекта сталинская или советская практика репрессивного принуждения к строительству светлого будущего не дала (то есть не дисциплинировала людей и не заставила их лучше работать – так полагают 54 %, противного мнения придерживаются лишь 17 %, у остальных 30 % на этот счет нет собственного мнения). Двойное сознание россиян ни в чем так не проявляется, как в отношении к прошлому: более половины (то есть опять-таки в массе своей те же люди) считают – бессмысленно говорить о репрессиях, поскольку мы никогда не узнаем, что в действительности произошло в 1930-е годы. И одновременно большинство (55–62 %) выступает за освещение всех темных страниц нашей истории, чуть меньше половины (46 %) полагают, что нужно продолжать дискуссии о репрессиях, хотя более трети россиян считают, что их следует прекратить (в том, что они вредят России, убеждены 22 %).