Возвратный тоталитаризм. Том 1 - [181]

Таблица 113.2

Как, по вашему мнению, относятся к Сталину большинство людей в странах Запада? В бывших социалистических странах?

N = 800. Ранжировано по колонке «на Западе».

Таким образом, формирование негативной установки в отношении этих стран у большинства российского населения оказывается причиной отрицания определенных исторических фактов, нейтрализации их значимости и оправдания враждебного отношения к ним.

Хотя абсолютное большинство взрослых россиян признают сам факт массовых репрессий как безусловное преступление сталинского руководства, оно не воспринимается как государственное преступление, поскольку путинский официоз до сих пор поддерживает двусмысленную и противоречивую интерпретацию такой политики («с одной стороны, с другой стороны…»). К положительным моментам репрессивной политики относятся «успехи» форсированной военно-промышленной модернизации, (достижения и цена которой до сих пор по существу не осознаны обществом, не были предметом национальной дискуссии), подготовку к войне, дисциплинирование народа, подавление скрытых «врагов» советской власти (одно это уже должно было бы стать поводом для пересмотра официальных версий истории), создание советской экономики – насильственной коллективизации, принудительного рабского труда. К отрицательным – гибель невинных людей, часто оцениваемых как лучшие, наиболее яркие, умные, образованные и талантливые. А в целом фиксируется полная неспособность оценивать эти события ввиду их «сложности» и переплетенности последствий. Доминирует именно недееспособность суждений.

Отсутствие в обществе (и тем более у властей) сколько-нибудь авторитетной позиции в отношении советского времени или в более концентрированном виде – оценки сталинского режима, террора, массовых репрессий, бесправия и нищеты основной массы людей – отражается и в практике преподавания и обучения в школе, и, соответственно, на характере социализации молодых поколений. В принципе, все равно, каким авторитетом она могла бы быть выражена: культурным, моральным, религиозным, – важна лишь определенность в суждениях и квалификации событий советского (в особенности, ленинского и сталинского) периода, образующая силовое поле публичного пространства. Но его нет, и это результат вполне направленных усилий пропагандистского аппарата нынешнего режима. Нельзя сказать, что здесь царит полное неведение. Как раз наоборот. Как мы видели, абсолютное большинство россиян что-то знает об этом времени, хотя фон и контекст интерпретации событий противоречив, сохраняется двусмысленность или двойственность оценок, поскольку действуют одновременно разные источники знания, обусловленные интересами власти, поддержания статус-кво политической системы, силовых институтов, церкви.

Дело, собственно говоря, не в неясности содержания или смысла событий (постоянный рефрен: «мы пока еще не знаем всей правды о сталинском времени, о репрессиях и т. п.»), а в том, что в строгом смысле люди и не хотят знать, поскольку они оказываются в ситуации квазиморальной сшибки. Подспудно люди чувствуют, что здесь должна быть моральная оценка, но ее нет, поэтому их индивидуальные позиции сталкиваются с как бы однозначно коллективно выраженным пониманием событий того времени («Надо понимать: такое было время!», «Нельзя судить о том, что тогда было, исходя из нынешних представлений!»). Модальность псевдообъективной точки зрения, подспудно идентифицируемой опрошенными с коллективной позицией, а по существу – с идеологической версией властей и официоза, стерилизует значимость собственного отношения к преступлениям власти, блокирует понимание истории, ее моральную оценку, как и оценку настоящего, недавних преступлений нынешней и ушедшей власти.

Кроме того, крайне важно, что даже за негромким признанием политики Сталина, советского руководства преступной не следует никаких практических шагов по реабилитации пострадавших, с одной стороны, и изменению положения дел, привлечению виновных к ответственности, компенсации за причиненный ущерб, возвращения реквизированного имущества – с другой. Общественное мнение, во всяком случае практически, не знает реальных шагов по признанию ответственности за преступления власти в советское и постсоветское время. Льготы жертвам репрессий настолько мизерны, что о них практически почти никто не слышал и не учитывает в оценке действий властей.

Значимость конструкций истории (времени и пространства) заключается не только в резко выраженной идеологии «исключительности» народа, государства и вместе с тем отдельного человека, принадлежащего к этой большой общности, но и в том, что она включает гораздо более мощный ресурс косвенно связанных с этим понятий и представлений – подчинения, власти, страха, превосходства над другими, снятия ограниченности и жалкости частного существования. Последние более важны, поскольку именно они задают порядок и характер отношений индивида, группы с институтами и коллективным поведением. Суть этих отношений – обесценивание всего индивидуального, включая ценность отдельной жизни или значение субъективности, установление насилия как кода социальности, дискредитация значимости любых автономных институтов, придание всему строю жизни впечатления безнадежной безальтернативности. Однако было бы слишком простым объяснение девальвации частного существования через бытовой или повседневный постлагерный цинизм и общее снижение нравов и гуманистических значений. Как мне представляется, мы имеем дело с эффектом длительной сакрализации государств – сакрализации в старом значении этого слова как объекта священного и проклятого.