Возвращение - [6]

Однако Леопольд не относится к своей комнате критически, он привык к ней, она уже долгое время служит ему и спальней, и кабинетом, и гостиной — постель с помощью чертежной доски легко превращается в рабочий, обеденный, а также письменный стол; Леопольд еще несколько минут лежит, прислушиваясь к голосам в доме: кто-то возится на кухне, кто-то тяжелым шагом идет по коридору, доносятся отдельные приглушенные фразы, возгласы, стук двери. Привычные по утрам звуки, привычный дом, он и сам частица этого дома и может считать его своим, хотя дом так же чужд ему, как и шесть лет назад, когда Леопольд впервые вошел в полутемный коридор. Теперь он лежит и ждет, когда в доме вновь воцарится тишина. Он опасается этих утренних встреч с жильцами, накануне вечером хозяин шептался с хозяйкой, они наверняка сговорились повысить квартплату и решили отобрать у него пустую комнату, которую он два года тому назад выторговал себе под ателье, или, чего доброго, выгнать из дома его самого. Занятие Леопольда абсолютно не понятно хозяевам, они не находят в живописи ничего заслуживающего уважения, вероятно, считают его пропащим человеком, и он старается сделаться незаметным, невидимым и давать о себе знать лишь раз в месяц, когда надо вносить квартплату, которая, если учесть, в какой конуре он живет, чересчур велика, но если принять во внимание, что он может пользоваться для своей работы еще одной комнатой, ничтожно мала.

Общество неплохо расставило по местам своих членов: нужные, менее нужные или обычные люди и затем те, без которых преспокойно можно обойтись, от существования которых, по сути, ничего не зависит. Как раз художники и относятся к этой последней категории, если, конечно, они не снискали признания. Имя, окруженное ореолом, собирает на похороны почившего деятеля искусств тысячи людей, создаются мифы, легенды, хотя когда-то над ним издевались, считали тронутым умом никчемным чудаком. А художник, который за десять, двадцать лет не добился успеха, — что ждет его? Леопольд старается не думать об этом, как и его многочисленные собратья, которые живут лишь сегодняшним днем, и смутная надежда, как бы увеличенная объективом телескопа, озаряет этот день божественным сиянием.

Дом затих, жильцы ушли на работу, и теперь Леопольд может разыгрывать из себя хозяина, бесстрашно вылезти из своей норы; где-то глухо бьют стенные часы, их удары наталкиваются на многочисленные углы, ниши, кладовки, ступеньки — на все то, из чего состоит дом. Леопольд выходит в сырой коридор. Несмотря на то что уже несколько дней тепло, как летом, здесь такой холод, что начинаешь лязгать зубами, кажется, будто коридор вобрал в себя стужу долгой зимы и влагу тающего снега, впечатление это усугубляют прислоненные к стене лыжи, ржавые финские сани, которые никто ни разу даже не сдвинул с места, по крайней мере, за то время, что Леопольд здесь живет, и вот такие, словно вросшие в пол вещи можно обнаружить в любом уголке дома, вокруг них и под ними собираются мусор, пыль и всевозможные предметы, которые, по всей вероятности, так там и останутся.

Этот отталкивающего вида двухэтажный дом, похожий на замок призраков, расположился посреди романтически-нежной зелени пригорода словно для устрашения детей. Краска, покрывающая наружные стены, с течением времени облупилась, доски местами прогнили до дыр, кровельное железо болтается на ветру, хозяева же из года в год откладывают ремонт. Какая-то непонятная небрежность, запустение, словно люди здесь утратили веру в постоянство мира; но еще чудовищнее выглядит дом изнутри: грязная кухня с не мытой неделями посудой, потолки, с которых клочьями слезает краска, как будто кто-то в порыве злобы изодрал их ногтями, пожелтевшие ободранные обои, полы, цвет которых не разобрать под слоем грязи. Эта роскошная и красивая некогда вилла умирает, исчезает с лица земли, хозяева в конце недели регулярно напиваются, и их визгливые голоса разносятся по пустым или полупустым комнатам.

Леопольд порой размышлял, чем, собственно, отличался дом его детства от нынешнего жилья. В общей картине пригорода оба дома кажутся одинаковыми уродцами, только в первом доме царил какой-то вызывающий чувство неловкости порядок — коридоры и лестницу драили дважды в неделю, окна сверкали чистотой, огород привлекал внимание ровными, ухоженными грядками. Это был безликий дом с приличными жильцами, упрекнуть которых было не в чем. В царящем же здесь хаосе ощущается нечто особенное, возможно, величие неминуемой гибели, и жить в таком доме Леопольду приятнее.

Открыв кран и ополоснув лицо, он обнаруживает, что чайник на электроплитке еще горячий. Он наливает себе полную кружку, отрезает кусок хлеба, намазывает его плавленым сыром и ест. На дворе неистово лает собака, то ли на кошку, то ли на случайного прохожего, если б не лень, подошел бы к окну взглянуть на рвущегося на цепи злого пса; хлебная кашица вместе с теплой водой стекают по пищеводу вниз, в течение нескольких минут Леопольд занят лишь тем, что жует и глотает, взгляд его прикован к пачке чая, соблазнительно стоящей в углу полки, однако заваривать чай кажется ему сегодня делом сложным, которое потребует уйму времени, так что думать о вкусе чая гораздо приятнее, да и вообще сколько в мире вещей, размышлять о которых куда приятнее, чем пробовать их, мечта всегда привлекательнее действительности.