Возвращение - [13]

ПРЕДСТАРТОВАЯ ЛИХОРАДКА — ВЕСЬМА ТОЧНОЕ ВЫРАЖЕНИЕ

Когда Леопольд со своими картинами входит в здание Дома художника, выставка уже открыта. Как это приятно, ему бы улыбнуться, но Леопольду не до улыбки, его охватывает страх: может, он спутал день или за это время что-то изменилось; на всякий случай надо достать из кармана записную книжку, убедиться, что число совпадает, тогда можно будет облегченно вздохнуть или, по крайней мере, потешить себя надеждой, что глубокий вздох принесет облегчение.

Не иначе как взвинченные нервы выкидывают со мной такие штуки, мрачно думает Леопольд. Но, может, и не стоит так близко к сердцу принимать эту выставку, размышляет он по дороге в ателье, да и вообще зачем мне тащить свои картины на выставку? Мне приносит удовлетворение то, что я пишу их… Однако человек остается человеком, его всегда подстегивает тщеславие, жажда стать знаменитым, и, если картины остаются в четырех стенах, художника начинают одолевать сомнения, неизбежно возникает неуверенность в себе и, наконец, комплекс неполноценности. Как бы упорно ни утверждал кто-либо, что пишет картины исключительно для своего удовольствия, верить ему нельзя. Таков уж характер творчества, что им занимаются ради тех, кто сам на него не способен, чтобы доставить людям удовольствие и радость. Очевидно, для себя творят те, кто ничего не может дать другим.

Я не могу, я не способен, мрачно произносит про себя Леопольд. Тех, кто пишет книги, не имея к этому никаких данных и тем не менее с болезненным упорством продолжая свою деятельность, называют графоманами. А художников? Может, их следует называть артоманами?

Настроение у Леопольда подавленное, он нервничает, как перед экзаменом. Однажды он спросил у Хельдура, какое чувство тот испытывает, когда относит картины на выставку. «Такое же, — старый мастер развел руками. — Дурацкое чувство тревоги и страха, когда ставлю свои картины вдоль стены большого зала и тут же кидаю быстрый взгляд по сторонам, чтобы поймать выражение лиц других художников (они вечно толкутся в зале). Их первая реакция — определяющая, она искренна и лишена какой бы то ни было позы». Но ведь Хельдур выставляет свои работы уже двадцать пять лет. Неужели тот факт, что твою работу куда-то уносят, воспринимается как нечто естественное и привычное? А может, творчество это и не работа, а отдача какой-то частицы самого себя? Как рождение ребенка? И чем больше ты отдаешь себя, тем меньше становишься. Большой маленький человек. Леопольду вспоминаются слова Антон: «Чем старше я становлюсь, тем сильнее ощущаю, что я и наполовину не такой, каким был двадцать лет тому назад». А что было двадцать лет назад — начинающий писатель, опубликовавший свое первое произведение.

Леопольд принимается обрамлять картины. Картина в раме — вещь красивая (но разве картина — это вещь?). Леопольд не понимает, что заставляет его все время умствовать, от пестрых мыслей в голове сумбур. Картина не вещь, картина это картина, произносит он тихим уважительным голосом, сует в рот гвозди и берется за молоток. Раздается звонок в дверь. Он кладет молоток на стул и раздумывает: открывать или не открывать, друзья обычно стучат в окно. Знакомые хозяев должны бы знать, что те на работе. Скорее из любопытства, нежели из учтивости, он идет открывать. Ему интересно: кто за дверью, мужчина или женщина, а может, ребенок — на голове красная шапочка, в руке корзинка с провизией? А в общем, понимает он, открыть дверь его заставляет не что иное, как желание переброситься с кем-нибудь парой фраз, вырваться из мира картин, на какой-то момент скинуть с себя нервное напряжение, как скидывают пальто или пиджак (а почему их надо непременно скидывать?).

— Здравствуйте, — говорит в дверях мужчина средних лет в кожаном пиджаке. — Здесь проживает Леопольд Ланг?

— Да, — отвечает Леопольд. — Это я. — Тон у мужчины деловой, похоже, он умеет разговаривать с людьми (распоряжаться ими?), и это настораживает Леопольда, от такого гостя ничего хорошего не жди.

— Так вы и есть художник. — Это не вопрос, а констатация, но тем не менее Леопольд согласно кивает. — Нам нужна картина, для подарка… — говорит мужчина и, не закончив фразы, вопросительно смотрит на Леопольда. Леопольд приглашает его войти, сам идет впереди, представляя себе, как гость, идущий следом, воротит нос, и в то же самое время испытывая волнение — как-никак покупатель. Леопольду следовало бы вести себя так, словно продажа картин дело для него обычное (до сих пор у него купили всего три картины), однако он понимает, что едва ли у него это получится, все равно ему не скрыть будет своей беспомощности, тревоги, неумения заключить сделку.

Гость останавливается посреди ателье и внимательно оглядывается по сторонам. Надо бы из вежливости что-то сказать, думает Леопольд и извиняется за то, что в комнате царит такой беспорядок: это потому, что сегодня он относит свои работы на весеннюю выставку. Лицо гостя остается невозмутимым, он просто стоит посреди комнаты и ждет. Леопольду, когда он ставит картины поменьше в ряд у стены, внезапно хочется узнать, как вообще мужчине пришло в голову купить картину именно у него. Очевидно, кто-то посоветовал (Антон? Астрид?) и, значит, у него сложилось какое-то представление о работах Леопольда. Леопольду бы спросить об этом мужчину, но он молчит, закуривает сигарету и не отрывает глаз от покупателя.