Возвращение - [15]

Когда вечером Леопольд позвонил в дверь квартиры доктора, у него от волнения перехватило горло, словно ему предстояло совершить геройский поступок. Доктор открыл дверь, протянул ему руку, затем попросил его снять пальто и пройти в комнату. Оказавшись в просторном, с массивным письменным столом, кожаным диваном и стульями кабинете с высокими полками по стенам, Леопольд тотчас же принялся разворачивать картину. «Ага», — произнес доктор и долгое время разглядывал картину, затем несколько раз кивнул, словно окончательно убедившись в том, что это именно то, что он имел в виду, предложил Леопольду сесть и сам сел напротив. Леопольду казалось, будто все, что с ним происходит, похоже на кадр из какого-нибудь фильма: роскошный кабинет, с ним беседует известный доктор, а сам он художник, автор вожделенной картины. Однако при всем при том чувствовал он себя препаршиво.

Доктор заговорил о последней молодежной выставке, видимо, он был в курсе событий культурной жизни, а затем осведомился, в каком году Леопольд окончил институт. Это был больной вопрос, но Леопольд спокойно ответил (или ему показалось, что спокойно): дескать, в институте он не учился. «Ах, вот как…» — сказал доктор и перевел разговор на другую тему. Леопольду довольно часто приходилось отвечать на подобные вопросы, и он всегда испытывал чувство неловкости или стыда, что не имеет специального образования, хотя и понимал: ему есть чем гордиться, пусть он и не кончал института, но его картины выставляются, и, однако, как бы он ни старался напустить на себя небрежный вид, на душе все равно оставался какой-то осадок. Комплекс неполноценности, говорил он порой, интересно, когда я стану знаменитым (он усмехнулся), это чувство исчезнет?

Они заканчивали пить кофе, доктор время от времени кидал взгляд на картину, Леопольд тоже посматривал на нее и думал, что теперь картина обретет дом. Затем доктор как бы между прочим спросил: «Сколько же художник хочет за свою картину?»

Леопольд не знал, самое смешное, что он ни разу об этом не подумал, он думал (с какой-то твердой уверенностью), что покупатель сам назначит цену. «Я думал, что вы…» — пожал он плечами. «Нет, нет. Цену определяет художник, он писал и знает, чего она стоит, мы же люди несведущие».

Леопольд молчал, доктор, словно понимая его растерянность, заговорил о политике цен на предметы искусства, он говорил в общих чертах, будто читал лекцию, но от этого Леопольду легче не стало. Он и понятия не имел, сколько может стоить написанная им картина, правда, о том, сколько платят за государственные заказы, он кое-что слышал, но к нему это, очевидно, не относилось. Они прихлебывали кофе и курили, вопрос же о цене повис в воздухе. Логично, что покупатель хочет заплатить как можно меньше, а тот, кто продает, — получить как можно больше за свой товар, однако должен быть и какой-то промежуточный, приемлемый для обоих вариант. Доктор вновь спросил о цене, на этот раз в его вопросе звучало неподдельное любопытство, казалось, его забавляла нерешительность художника.

Внезапно Леопольда как обухом по голове ударило (это именно то выражение) — он ведь задолжал брату. Несколько месяцев назад он взял у него взаймы, чтобы купить этюдник и прочие необходимые принадлежности, и они условились, что в течение года Леопольд по частям выплатит долг. Перед глазами всплыла одолженная сумма, и Леопольд поспешил назвать ее. Лицо доктора оставалось невозмутимым. Через какое-то время он сказал: «Вполне разумная цена», — и ушел в другую комнату. «Разумная» — не внушающее доверия слово, подумал Леопольд и весь покрылся испариной; рядом с этой сделкой писать картины казалось просто забавой. Доктор вернулся и отсчитал деньги, последние рубли — копейками; улыбнувшись открытой улыбкой, он поблагодарил за картину.

На душе у Леопольда, когда он в конце концов оказался на улице, было тяжело, словно он совершил какой-то неблаговидный поступок — доктор наверняка рассчитывал, что он запросит меньше, едва денег наскреб. Леопольд, правда, пытался всячески успокоить себя, но уже из первой попавшейся ему телефонной будки позвонил Хельдуру, сказал, что его мучает, и поинтересовался, сколько следовало спросить за картину. «Мог бы чуть меньше, если учесть, что ты только еще делаешь себе имя, — рассмеялся художник, — ну да ладно, пусть публика привыкает считать тебя „дорогим“ художником, у некоторых есть привычка покупать исключительно лишь дорогие вещи, и, как показала жизнь, подавляющее большинство считает наши картины всего-навсего вещами».

Сейчас он сидит на куче денег и издевается над собой, ибо ему посчастливилось смехотворно дешево отдать картину. Он устало машет рукой и начинает обрамлять картины. Все неприятности надо как можно быстрее забывать, иначе они задавят тебя, приятные же воспоминания — как крылья, но приятного, к сожалению, бывает так мало, что его хватает лишь на несколько перышек, и, взмахивая ими, не воспаришь.

И вот тоненькая черная рейка окаймляет холсты, теперь картины стали праздничнее, они обособились, обрели независимость и являют собой нечто цельное, завершенное. Как будто все, но внезапно Леопольд замечает: что-то весьма важное отсутствует (весь вечер накануне его мучило сознание, что он чего-то не сделал), ну, конечно, он чуть было не отнес картины, не подписав их. Он устанавливает картины одну за другой на мольберт, подбирает краску и в правом нижнем углу ставит (правильнее было бы сказать — выводит) свою подпись — Л. Ланг — и год. Это для будущих поколений. Возможно, это самое существенное в произведении искусства. Небольшой рисунок с именем знаменитого художника оценивается в тысячи. Подпись может сделать из наброска гениальное творение. Гениальный же набросок без подписи отправляется в мусорную урну.