Возвращение - [14]

Человек в черном кожаном пиджаке с беспомощным видом разглядывает картины, затем подходит к одной из них, берет ее в руки, но как-то слишком осторожно, словно она раскаленная и он боится обжечься, изучает ее вблизи, будто ища незаметные на первый взгляд дефекты, снова прислоняет к стене и берет следующую.

— Может быть, вы хотите форматом побольше? — услужливо спрашивает Леопольд, скорее, правда, чтобы не молчать, освободиться от гнетущего напряжения, хоть чуточку изменить нелепую ситуацию, когда картины разглядывают как некий потребительский товар.

— Нет, нет, это как раз то, что надо, — поспешно отвечает мужчина, и у Леопольда появляется надежда, что тот все-таки что-то выберет; как-никак картины — товар, продукция художника, и пишутся они для того, чтобы продать их. Так было всегда.

В конце концов покупатель останавливается перед одной из картин, примеряет ее на стену и удовлетворенно кивает:

— У нашего сослуживца, которому мы хотим подарить картину, комната оклеена светло-зелеными обоями, как вы считаете — подойдет?

Леопольд пожимает плечами:

— Затрудняюсь сказать, надо бы поглядеть…

Мужчина, видимо, понимает, что на помощь Леопольда рассчитывать нечего, однако ему хотелось бы с кем-то посоветоваться, обсудить, подобный подарок он, очевидно, выбирает впервые, и было бы неприятно оплошать, но он не слишком-то доверяет себе, а вот ему, напротив, оказали доверие, то ли потому, что когда-то он рисовал для стенной газеты карикатуры, то ли потому, что родственник мужа племянницы по профессии художник, а может быть, узнали о его личном знакомстве с каким-то художником; во всяком случае, он преодолел неловкость, полон решимости и спрашивает, сколько стоит эта картина.

— Я не знаю, какой суммой вы располагаете… — наобум говорит Леопольд (ну и дурак, художнику надо бы знать цену своему произведению, но он не может назвать ее, как будто боится, что совершит этим этическую оплошность — превратит картину в пошлый товар, а самого себя в торговца, спекулянта, коммерсанта).

Покупатель называет сумму, которую они собрали на подарок, она смехотворно мала, но как станешь оспаривать ее, ведь денег ровно столько, сколько тот сказал, и это лучше, чем ничего.

— Вам завернуть ее? — спрашивает Леопольд, с его стороны это означает согласие, но покупатель говорит, что в этом нет никакой необходимости, поскольку он на машине, и вынимает из кошелька деньги. Теперь остается лишь оформить картину, и Леопольд надписывает на подрамнике название, ставит год и свое имя. Картина, на которой выведено его имя, перекочует в чью-то квартиру, ее увидят десятки людей, возможно, когда-нибудь ее отнесут в кладовку или свезут на свалку, может, приличия ради она повисит на стене недельку-другую. Он продал картину, и теперь это уже не его собственность. Неожиданно Леопольду вспоминается история, рассказанная некогда Хельдуром: однажды к нему в ателье ввалилась компания, решившая купить кому-то на юбилей картину, написанную маслом; они смотрели и выбирали, и наконец сделка состоялась. Через несколько дней к Хельдуру явился солидного вида мужчина с картиной под мышкой. «Послушайте, — сказал он, — я узнал, сколько стоит эта картина, а мне деньги нужны больше, чем она». Вспомнив случай с Хельдуром, Леопольд усмехнулся и, не пряча усмешки, протянул картину человеку в кожаном пиджаке.

Проводив посетителя, Леопольд вернулся в ателье и уставился на лежащие на стуле деньги. На них можно будет купить кусок холста, несколько кистей и кое-какие краски. Но он пока не притрагивается к деньгам, не берет их со стула и не кладет в кошелек. Странное чувство, будто он совершил по отношению к картине предательство, не дает ему покоя. Будь картина живым существом и знай она, как мало за нее заплатили, обиде не было бы границ — за нее заплатили столько же, сколько стоит пара туфель, ежедневно сотнями сходящих с конвейера, а ведь это произведение искусства, единственное в своем роде, он не одну неделю создавал его…

Леопольд садится на стул, прямо на деньги (сижу на куче денег, с иронией думает он), и вспоминает, как ему впервые посчастливилось продать картину. Это чуть забавное, но приятное воспоминание, и самое приятное то, что захотели приобрести именно его картину.

Спустя несколько дней после закрытия молодежной выставки, где были и его две картины, Леопольд встретил Астрид, которая, увидев его, весело защебетала: «Как хорошо, что ты мне попался, доктор Мурзак хочет купить у тебя картину. Позвони ему и обо всем договорись». — И дала ему телефон доктора.

«Да, — сказал доктор, — я действительно хочу приобрести вашу картину, ту, что висела справа, захватите ее и приходите ко мне». Он назвал свой адрес и сказал, что ждет Леопольда под вечер.

Это было что-то новое. До сих пор Леопольд ни разу серьезно не задумывался о том, чтобы продавать кому-то свои картины. Подарить — да, но продать? Однако средства к существованию для художника — его творчество. Вообще-то все это вполне естественно. Но Леопольд не считал себя художником. Художник это нечто недосягаемо высокое. Не название профессии, а титул.