Возвращение в эмиграцию. Книга 2 - [141]

Наталья Александровна грустно улыбнулась и сказала, что новый переезд уготован ей самой судьбой. Был у нее в Брянске начальник, заведующий мастерской Дворкин, так он советовал сразу ехать в Мелитополь. Вот послушалась бы она его тогда, никаких неприятностей в Крыму и не было бы.

— Но тогда мы бы с тобой не познакомились, — резонно заметила Зоя Павловна.

Наталья Александровна глубоко вздохнула:

— Это верно. Но видно такая судьба. Мне на роду написано, терять хороших людей.

Нике тоже предстояли потери. Майка и любимый кот Васька. За два года серый заморыш превратился в вальяжного, очень послушного кота. Он исправно ловил мышей на чердаке, жил на приволье в свое удовольствие, женился на хозяйкиной кошке и ухом не вел во время разговоров о переезде. Ника стала умолять маму:

— Давайте возьмем его с собой!

Но мама всякий раз отвечала неопределенно:

— Посмотрим.

Майка не кот, ее с собой не заберешь. Бедные подружки почти не расставались теперь, все никак не могли наиграться напоследок. Насилу их разводили по домам уже затемно.

В начале августа все было готово. Выписались, уложили вещи. Наталья Александровна занималась теперь багажом, можно сказать, профессионально. Узнав о предстоящем отъезде, хозяйка оттаяла. Простились они по-доброму, тепло.

Но, оставшись одна с двумя кошками, Алевтина Ефимовна долго бродила по опустевшему дому. Стало неуютно, уныло. Представилась долгая череда одинаковых, скучных дней, и она пожалела, что так сурово обошлась со своими квартирантами.

Раз под вечер кто-то постучал в ставень ее одинокой спальни. Алевтина Ефимовна уже собиралась ко сну. Умылась, раскрыла пышную постель с кружевным белым покрывалом и тремя подушками одна другой меньше, и четвертой — думочкой — наверху.

Она замерла с поднятыми к волосам руками, помедлила, встрепенулась и вышла в сенцы.

— Кто?

— Я, Аля! Открой! — послышался голос Ольги Петровны.

Было, чему удивиться. Алевтина Ефимовна еще минуту помедлила, пускать — не пускать, потом откинула крючок. Бывшую подругу провела в «зал», но сесть не предложила. Спросила хмуро:

— Зачем пришла?

— Аля, ой, Алечка, ужас какой! — соседка без приглашения плюхнулась на диван, закрытый полотняным чехлом с оборкой. — Дуры мы с тобой, дуры. Нашли из-за кого ссориться! Господи, пронеси! Господи, пронеси! Хоть и не верующая, а пойду в церковь свечку поставлю. Приходили ко мне.

— Кто приходил? — по-прежнему хмурилась Алевтина Ефимовна и старалась не проявлять особого интереса к состоянию Ольги Петровны.

— Кто-кто! Они. Из органов. Двое. Насчет квартиранта.

Вот и стал любезный Алексей Алексеевич просто квартирантом.

— Зачем! — взгляд Алевтины Ефимовны заострился, куда подевалась ее сонливость, — он же давно уехал.

— И я им про то. Уехал, говорю, зимой еще уехал. А они вроде, как и не слышат. Потом спрашивают: «Куда уехал, случайно не знаете?» «Ну, да — говорю, — знаю. В Новосибирск». А зачем я врать буду. Они, поди, и сами знают.

— Если б знали, не спрашивали бы.

— А для проверки. Потом стали допытываться, что за человек. Я опять, как на духу. Человек, говорю, самый обыкновенный, за квартиру платил исправно. К себе никого не водил. Никаких посторонних людей я у него не видела. Дружил с соседями. Это я про твоих. Ну, Аля, правда же! Но они без внимания. Зашли в комнату, где жил. Не осталось ли чего после него. Я показала книги. Они так обложки посмотрели, а потом друг на друга. А чего смотреть, трудов Ленина они не видели, что ли. И все молчком. Потом давай каждую книжку просматривать. Веришь ли, минут двадцать листали. Потом ушли и все до одной забрали. Зачем — не знаю. Только веревкой попросили перевязать. Там же целая пачка была.

— Что еще сказали?

— Ничего, попрощались и все.

«Та-ак, — подумала Алевтина Ефимовна, — вот так живешь и не знаешь, где упадешь, где сядешь, а я-то, дурища, пожалела, что мои уехали. Ничего не скажешь, вовремя, еще как вовремя».

— Слушай, — перебила ее мысли Ольга, — они велели никому не говорить. Но я одной тебе, сама понимаешь. Только ты, Аля, смотри, не подведи меня, ладно? — и она искательно заглянула в глаза обретенной подруги.

Они засиделись почти до рассвета. Алевтина Ефимовна собрала чай, принесла из кухни бутылочку абрикосовой наливки. Вдовы выпили по рюмочке, закусили сдобными булками, накануне испеченными, уложенными в вазу на длинной ножке и прикрытыми накрахмаленной кружевной салфеткой.

Часам к пяти утра обе размякли, наревелись, уткнувшись одна другой в плечико, поклялись в вечной дружбе и расстались, только когда на востоке порозовело небо.

10

Городок был ничего себе. Если смотреть с юга, с низменной стороны, он казался расположенным как бы на возвышенности, как бы на невысоких горах, пологих, но довольно значительных по сравнению с плоской долиной.

Если же, наоборот, смотреть из города на необозримую степь, оказывалось, что никаких гор нет и в помине, а наличествует невысокий уступ, обозначающий правый берег реки Молочной.

Рассказывали знающие люди, будто во времена весьма отдаленные, река была широка и пропускала суда с глубокой осадкой. Будто ходили по ней турецкие корабли с набитыми ветром парусами, с сундуками драгоценностей в трюмах. И еще бередили мелитопольские умы неясные слухи о затонувшем на виду города таком корабле. Его засосало илом в глубины, и дело стоит за малым: найти место да извлечь сокровища на свет божий.