Война - [53]

Я сначала даже не понимаю, кто это – рядовой Котов. Только когда он протискивается сквозь строй и, смущенно улыбаясь, бежит к комбату, неумело вскидывая руку к виску, до меня доходит: это же Кот, повар из офицерской столовой! Он готовит еду комбату, накрывает на стол и подает ему блюда. Наверное, комбат случайно взял его книжку первой. Черт, он мог бы быть и повнимательнее в таких вопросах, все-таки первым награжденным в батальоне должен быть самый лучший солдат или офицер.

Следующим медаль получает штабной писарь, за ним – начальник обоза, потом – кто-то из ремроты. У нас пропадает весь интерес к наградам. Мы больше не следим за церемонией, все ясно.

– А что, медали надо давать всем, кто был на этой долбаной войне, – считает Леха, – и поварам, и водилам, и писарям.

– Это верно, – говорит Аркаша, – и Коту первому.

Из нашего взвода «Боевые заслуги» второй степени получает только Гарик, и то потому, что месяц был писарем в штабе. После награждения он возвращается в строй смущенный и даже хочет снять медаль, но мы ему не разрешаем. Свою медаль Гарик заслужил.

Мы больше не верим наградам, которые Родина раздает гораздо скупее, чем тумаки. Теперь для нас это пустое железо. И Ходаковский, и Кот носят одну и ту же «Отвагу», хотя первый сто раз мог умереть в горах, а второй рисковал разве что лопнуть от переедания.

После награждения перед нами выступает представительница Комитета солдатских матерей. Это боевая, смолящая папироской баба лет сорока, с крупным телом, деятельная, еще не утратившая миловидности. У нее прокуренный командирский голос, и она умеет материться не хуже, чем мы.

Представительница говорит простые вещи: что всех задрала уже эта война, что мир не за горами, что нам осталось потерпеть еще немного, что дома нас ждут и помнят. В доказательство этого привезла нам подарки – тут она начинает раздавать картонные коробки. Каждому по одной. В них лимонад, печенье, конфеты, носки. Получается богато.

После церемонии командиру полка устраивают баню. Он парится долго. Наконец процессия выходит из парилки, полуголое начальство рассаживается в теньке под брезентом и пьет водку. С представительницы Комитета солдатских матерей периодически спадает простыня, в глаза брызжет пышным белым телом. Она совсем не стесняется. Вскоре и мы перестаем стесняться. Даже Аркаша воздерживается от шуточек по этому поводу. Нам нравится эта женщина, и никто не смеет осудить ее, привезшую на войну пацанам конфеты. Она – единственная, кто за последние месяцы обратился к нам по-человечески, и мы безоговорочно прощаем ей все то, что никогда не простим полкану: и это полуголое братание с офицерами, и пьянство, и стоящую на столе как закуску коробку с солдатской гуманитаркой. В конце концов, эта женщина преспокойно могла бы пить в Москве, не подставляясь под пули, а вот поди ж ты, приехала сюда, тряслась по горам в колонне от Моздока, и ничего ей не надо от этой войны – телеоператоры и корреспонденты вокруг нее не шуршат.

Перед отъездом представительница собирает телефоны и адреса – кому позвонить, кому написать, ободрить: мол, жив-здоров ваш ненаглядный, все с ним в порядке. Всех нас она называет «ребятушками», даже Аркаше говорит «сынок», хотя ему уже прилично за сорок. Его рябая рожа расплывается в улыбке, он обращается к ней на «ты», оставляет свой телефон: «Может, после войны свидимся». Я тоже подхожу, даю телефон. Узнав, что я – москвич, она навскидку фотографирует меня, потом обнимает с десяток попавшихся под руку солдат, легко прыгает на броню, и кортеж уезжает. За забором какое-то время клубится пыль, но скоро и она оседает.

Мы стоим перед закрывшимися воротами как осиротевшие дети. Нам кажется, что это действительно уехала наша мать, наша общая мать, а мы – солдаты, ее дети – остались здесь.

– Хорошая баба, – говорит Аркаша улыбаясь. – Мариной зовут. У нее сын где-то здесь. Ездит по частям, все его ищет. Жалко ее.

Пока полкан находится в батальоне, нас загоняют в усиленный караул на крыши. Высокое начальство должно видеть, что мы несем службу как надо. Мы забираемся на мясной цех, разбрасываем ногами ржавые осколки от мин, которые лежат здесь неизвестно с каких обстрелов, и рассаживаемся на раскаленном рубероиде. У нас с собой четыре коробки гуманитарки, мы раздеваемся и раскладываем на кителях жратву.

– Именем Российской Федерации гвардии мяса рядовой Фикса награждается орденом Сутулого второй степени с присвоением пожизненного права стоять под стрелой, работать вблизи ЛЭП и переходить дорогу на красный свет, – торжественно объявляет Аркаша и прилепляет Фиксе на грудь печенюшку.

Леха гудит туш, Олег смахивает слезу и отечески хлопает Фиксу по плечу, мы делаем «на караул». Фикса лыбится.

Потом мы наваливаемся на гуманитарку. Черпаем сгущенку печеньем и запиваем лимонадом. Пальцы становятся липкими, мы вытираем их о вспотевшие животы, чавкаем и улыбаемся друг другу. Нам хорошо как никогда.

Тощие, немытые солдаты в огромных сапогах и разодранных штанах, мы сидим голышом на крыше, жрем сгущенку и улыбаемся друг другу, протягивая своим товарищам раскрошившиеся печенюшки…