Война - [51]

Пинча считает, что первое награждение могло бы быть более торжественным: полкан должен был заказать по такому случаю в штабе группировки оркестр.

– Я по телевизору видел: когда медали вручают, обязательно оркестр играет туш, – говорит он. – По-другому просто не бывает. Иначе и медали вручать незачем. Весь смысл именно в туше.

– Ага. Может быть, ты хочешь, чтобы сам президент расцеловал тебя в задницу?

– Было бы неплохо, – серьезно отвечает Пиночет. – Я вообще считаю, что здесь каждому можно смело вешать медаль на грудь. Был в Чечне? Пожалуйста, дорогой товарищ рядовой, получите «Боевые заслуги». Штурмовал Грозный? Вот вам медаль «За отвагу». Ого, вас даже в горы занесло? Ну что ж, получите орден Мужества.

– «Мужество» дают только раненым или погибшим, сам знаешь. Максимум, на что ты можешь рассчитывать, это «Боевые заслуги» первой степени.

– Тоже хорошо, – соглашается Пиночет. – Но тогда пускай будет туш.

– Знаешь, сколько полков в одной нашей группировке? – возражает ему Гарик. – В каждый на награждение выезжать – никакого оркестра не хватит. И потом, с чего ты взял, что он у них вообще есть?

Мы спорим, есть ли в группировке свой оркестр. Пинча и Фикса уверены, что есть: иначе как же в Ханкале отмечали Двадцать третье февраля? Наверняка было построение с торжественным маршем, а торжественного марша без оркестра не бывает. Гарик и Леха утверждают, что оркестра в Чечне нет. Но, в общем-то, все согласны с Пинчей: нам и вправду хочется чего-то более торжественного.

– Как же провожать в последний путь генералов, если невзначай кого-нибудь из них убьют? – выдвигает Пинча весомый аргумент.

– Генералов не убивают, – говорит Олег. – Вы слышали хоть про одного убитого генерала? Они все в Москве сидят.

– Да? А Шаман? Он же здесь и по передовой мотается. Его запросто могут подорвать на фугасе, – возражает Пиноккио. – А Булгаков? Он ведь с нами в горах был.

– Шамана подорвать не могут, – говорю я. – Я видел, как он ездит. У него два бэтээра охраны, и над дорогой постоянно барражируют две вертушки. И хотя он сам ездит в «уазике», но наверняка маршрут перед его поездкой прочесывает инженерная разведка. Нет, Пинча, подорвать командующего группировкой не так-то просто. Вот полковников, тех – да, тех валят, я сам видел одного убитого полковника. И даже слышал про пленных полковников. Но генерал – это совсем другое дело.

– Но ведь бывают же инспекции из Москвы, – настаивает Леха. – Прилетают же сюда какие-то штабные генералы. Таких запросто могут сбить в горах.

– Что-то я не видел в горах ни одной генеральской инспекции, – замечаю я. – По-моему, они приезжают только за боевыми и не суются дальше Ханкалы или «Северного». Там ведь тоже передовая.

– Как это в Ханкале передовая? – не понимает Пинча. – Там же тыл!

– Это для тебя тыл, а в генеральских отчетах – самая что ни на есть настоящая передовая. День там идет за два, президентская надбавка – полторы тысячи рублей в сутки за войну и два месяца к отпуску. Три командировки – и очередной орден Мужества на груди.

– Я был в «Северном», – говорит Леха, – когда из гос питаля возвращался. Там теперь обалденно, не то что пару месяцев назад. Тишина, как в колхозе. Зеленая трава, белые бордюры, прямые дорожки. Баня раз в неделю, горячая пища три раза в день. У них даже вшей нет, я спрашивал. Там построили казармы нового образца, знаете, как в американских фильмах, и в сортирах поставили унитазы. Представляете, настоящие белые унитазы. Я специально туда гадить ходил. Да! Мужики, не поверите, у них там гостиница есть! Как раз для генеральских инспекций. Телевидение – пять каналов, горячая вода, душ, стеклопакеты…

Мы слушаем, открыв рты, завороженные Лехиным рассказом. Белые унитазы, столовые, стеклопакеты! Нам кажется невероятным, что в Грозном может быть гостиница. Мы видели этот город только мертвым, его единственными обитателями были одичавшие псы, питавшиеся мертвечиной в подвалах, а сейчас там – гостиница. В нашем представлении людям там должно быть плохо, очень плохо, чтобы они никогда не забыли, что там творилось. Иначе вся эта война окажется обыкновенным убийством, циничным убийством тысяч и тысяч человек. Нельзя на их костях строить новую жизнь! Мы только что вернулись с гор, где батальон поредел вдвое, где до сих пор убивают людей и сбивают вертушки, а в Грозном наше командование смотрит кабельное телевидение и моется в душе. Мы готовы поверить в белые унитазы в солдатских казармах, но генеральская гостиница – это уже слишком.

– Брешешь! – заявляет Мутный. – Не может такого быть.

– Может. Сам видел.

– Ну вот, – говорю я, – гостиницу сам видел, а говоришь, что генералы скачут по горам, как сайгаки. Да не поедут они из гостиницы никуда!

– А все же интересно, что будет, если завалят генерала? – не может успокоиться Пинча. Лехин рассказ не произвел на него никакого впечатления, он просто принял его за сказку. – Если генерала завалят, выплатят ли его вдове пособие или нет? И как выплатят – привезут на дом или она вместе с нами будет стоять в очередях в финчасти и писать письма в газеты: мол, помогите, мужа убили, а государство забыло. У нас в полку перед отправкой много таких солдатских матерей пороги околачивали.