Война - [45]

А потом из Чечни приехал племянник хозяина, избил Димкину мать, забрал его сестру и увез с собой. За ее освобождение он требовал денег. Может, держал ее здесь вот, в подвалах этих цехов, вместе с десятками других пленных, насиловал и резал пальцы…

– Скажи, – спрашивает меня вдруг Фикса, – а ты правда дострелил бы того раненого? Там, в горах, помнишь?

Мы останавливаемся. Фикса смотрит мне в глаза и ждет ответа. Я знаю, почему это так важно для него. Он не говорит вслух, но думает: «А меня, меня бы ты тоже дострелил?»

– Я не знаю, Фикса. Ты же помнишь, шел снег, мотолыги[22] не могли пройти за ранеными, и он бы все равно умер. Только кричал бы… Вспомни, как он кричал, как это было страшно. Я не знаю…

Мы глядим друг на друга. Мне вдруг хочется обнять этого тощего небритого мужика с выступающим кадыком и торчащими над голенищами сапог мослами. Никого бы я не расстрелял, Фикса, ты же знаешь, ты же все понял еще там, в горах: жизнь – слишком ценная штука, и мы дрались бы за нее до последнего, даже если бы этому парню вырвало все внутренности. У нас еще были бинты, промедол, и, может быть, утром его удалось бы эвакуировать. Ты же знаешь, мы бы сделали все, даже если бы точно знали, что он умрет.

Я хочу сказать все это Фиксе, но не успеваю. Внезапно раздается сильный взрыв. Облако дыма и пыли окутывает дорогу около проходной, как раз там, где стоят наши палатки.

Мы летим лицом в асфальт.

«Чехи»! Они взорвали ворота!

На мгновение замираем, потом бросаемся к трансформаторной будке и залегаем около стены. Черт, автомата нету, идиот, я оставил его в палатке! И надо же было именно сейчас, я же никогда не расстаюсь с оружием! Фикса тоже безоружный, мы совсем расслабились на этом консервном заводе, поверили, что мы на отдыхе, и ушли на сто метров от позиций без оружия.

Глаза Фиксы бегают, лицо бледное, нижняя челюсть отвалилась. Я выгляжу не лучше.

– Чё делать? Чё делать? – шепчет он мне в лицо.

– Ракеты, ракеты давай, – шепчу я в ответ. Мне чертовски страшно, без оружия я – беззащитное животное.

Сейчас они хлынут в пролом и возьмут нас здесь тепленькими, в одних шортах. И здесь же зарежут. И никого вокруг, мы одни… Курортники хреновы. Придурки! Я озираюсь по сторонам. Надо бежать за склады, там обоз, там люди.

Фикса достает из-за голенища ракеты, одну протягивает мне. «Красная», – мелькает у меня в голове, пока я срываю защитную мембрану и достаю вытяжное кольцо. Мы выставляем ракеты перед собой, готовые выпалить в первое, что появится на дороге, и замираем, натянув веревочки. Словно пацаны, которые стреляют черноплодкой из трубок.

От проходной доносятся какие-то голоса, смех. Говорят по-русски, без акцента. Мы еще немного выжидаем, затем идем к проходной. Там стоят комбат, зампотылу, начштаба, еще какие-то офицеры. Все подвыпивши. Оказывается, они вытащили из административного корпуса сейф и взорвали его, прилепив тротиловую шашку к дверце. Сейф разорвало напополам, он оказался пустым. Кто-то из офицеров предлагает взорвать второй, может, там что-нибудь есть, но комбат против.

– Полудурки, – тихо говорит Фикса, когда мы проходим мимо, – не настрелялись еще.

Наши потери невелики: при падении я разбил себе колено, а Фикса оцарапал щеку. Больше всего нас расстраивает, что мы оба снова грязные, баня пошла насмарку.

Мы идем в палатку и ложимся спать.

Ночью нас обстреливают. Около трансформаторной будки, где мы с Фиксой держали оборону, рвется граната, за ней – еще одна, потом небо расцвечивается трассерами. Обстрел несильный, в два-три ствола. Несколько шальных очередей проходят над нами, пули приятно поют в воздухе. Им отвечают часовые с крыш, завязывается короткая перестрелка. Из-за забора взлетают три сигнальные ракеты – одна красная и две зеленых, они освещают территорию завода. В дрожащем свете видно, как от палаток к корпусам бегут солдаты и карабкаются на крыши. Пока ракеты висят в воздухе, огонь по нам усиливается, несколько раз хлопают подствольники.

Мы сидим на корточках, смотрим в небо. Этот суматошный ночной обстрел может быть опасен только случайностями: нас надежно укрывает забор, и все пули проходят над головами. Наши палатки стоят в безопасном месте, и мы никуда не бежим. Задеть могут лишь осколки от подствольников, но гранаты пока рвутся далеко. Присев, мы смотрим на зеленые трассера в ночном небе. Красиво.

Обстрел заканчивается так же внезапно, как и начался. Минут пять еще с крыш во все стороны поливают наши пулеметы, но наконец успокаиваются и они. Наступает тишина. Слышно только, как работает дырчик. Закуриваем. На улице чертовски хорошо, и возвращаться в душную палатку не хочется. Мы почти благодарны «чехам», что оказались на улице. Луна полная. Ночь. Тихо.

С крыши мясного цеха спускается заспанный Гарик. Он зевает, протирает глаза. Проспал обстрел, задница с ушами. С ним дежурил Пинча, тот остался наверху, боится, что Аркаша ему наваляет.

– Ты чего не стрелял? – спрашиваю я Гарика.

– А куда стрелять-то? За забором ничего не видно. А навесом мы не пристреливались, могли и вас накрыть.

Гарик понимает, что его отговорка неубедительна, но в то же время знает, что мы ничего ему не сделаем: потерь нет, а стало быть, не из-за чего поднимать шум.