Воспоминания петербургского старожила. Том 1 - [195]

Но, увы, не все делается как хочется, особенно человеку служащему: влетел в залу полковой адъютант и прямо к полковнику Лизогубу с приглашением от имени генерала Алферьева, командира полка, сейчас явиться по весьма важному делу. Извиняясь перед хозяевами и надевая саблю на ходу, Лизогуб спрашивает со смехом: «Что, уж не дошли ли сюда поляки и штурмуют богоспасаемый город Псков?» – «Хуже, – отвечает адъютант, – хуже: потому что наше уланье наделало глупостей в трактире; разбили все окна и всю посуду, вышвырнули в окна (благо первого этажа) трех полицейских чиновников. Великий князь ужасно разгневался и велел сейчас доложить ему, кто участвовал в этом гвалте. Вот для этого генерал собирает всех штаб-офицеров». – «Как кто? – восклицает Лизогуб, – разумеется, все, все, все, и я первый участвовал. Пусть всех разжалывают в рядовые; стою на том, что я участвовал в шуме, и всех полицейских я вышвырнул. Что ж такое? Уланам в доносчики идти, что ли? Et où est donc l’esprit de corps? L’esprit de corps avant tout[1331]».

Явясь в общий сбор, Лизогуб отдал свою саблю генералу Алферьеву, говоря, что он был со всеми, тогда как все знали, что кутило только десять или двенадцать человек. Тогда все, сколько было штаб– и обер-офицеров, сложили свои сабли перед генералом на столе, объявляя, что «все» были участниками беспорядка в трактире. Тут генерал Алферьев, тронутый до слез благородным духом своего полка, сказал: «Ну, господа уланы, не откажите и мне, седому старику, и я был с вами, и я кладу свою саблю к вашим, подписываю свою фамилию впереди списка, покрытого фамилиями всего полка». Но все общество офицеров, также тронутое великодушием своего отца-командира, упросило его не подписываться на списке и сабли не отдавать бригадному, а довести только, что весь корпус офицеров подписался на листе, в заголовке которого рукою великого князя Михаила Павловича было написано: «Собственноручные подписи фамилий виновников».

Когда список этот подан был его высочеству, он, увидев, что подписались «все до одного», и узнав, что и генерал хотел было подписаться со всеми, подумал несколько и сказал: «Что поделаешь с этими чертями; но за тем, чего и не поделаешь с ними ввиду неприятеля! Десятку шалунов уж не миновать бы белой лямки[1332]; но разжаловать весь полк нельзя: государь не согласится. Сажать же под арест я, как корпусный командир, могу без спроса, а потому принимаю их сабли, которые сохранить в штабе до границы, и пусть генерал Алферьев ведет своих улан до границы с арестованным корпусом офицеров; а на последней дневке, перед переходом в Царство[1333], возвратит им их сабли, которые, надеюсь, в первом же деле они будут уметь промять после их лежки».

Приказание было исполнено, и полк весь поход до границы делал с офицерами, ехавшими при своих частях без сабель. Великий князь в одном месте на походе, едучи в коляске, поравнялся с полком, который выстроился на дороге, и великий князь, делая вид, что недоволен офицерами, как бы будировал их и, здороваясь с полком, по обыкновению сказал: «Здорово, уланы», а когда весь полк прокричал сакраментальный ответ, то его высочество добавил: «Здоровался я с командиром полка и с нижними чинами, то есть со всеми, кто при оружии». Потом, заметив любимого своего вахмистра Васильева из эскадрона ротмистра Депрерадовича, молодца из молодцов, ездока удивительного, но до того растолстевшего, что редкая лошадь его выносила, великий князь сказал: «Васильев! Эко пузо! Ты все толстеешь!» – «Рад стараться, ваше императорское высочество», – гаркнул Васильев. Великий князь расхохотался и не мог уже больше выдерживать своего напускного гневного вида. Он опять обратился к Васильеву и сказал: «Ежели ты рад стараться, то постарайся объяснить мне, как это теперь вы поймете команду: „сабли вон“ или „сабли в ножны“, когда примера нет от господ офицеров? А?» – «Поймем-с по чувствию, ваше императорское высочество». – «По чувствию», – повторил смеясь великий князь и, обратясь к Лизогубу, продолжал: «А вот я хотел бы знать, по какому „чувствию“ полковник Лизогуб мог одновременно бить окна и посуду в трактире и швырять титулярных в окна и в то же самое время учить купчиху, как ей сделаться госпожою Лизогуб? А, полковник Лизогуб, вас я спрашиваю: по какому-с „чувствию“?» – «Купеческую вдовушку, – отвечал Лизогуб, подавшись на коне немного вперед, – учил я, ваше высочество, по „чувствию“ уланской шутливости, а в суматохе трактира участие принимал по „чувствию“ уланской чести». Великий князь махнул рукой, засмеявшись, однако и сказал: «А все-таки с чувствием уланской чести вы, господа, до границы прогуляетесь без сабель, благо, по мнению Васильева, уланы понимают команду без жеста, „по чувствию“». И крикнул кучеру: «Пошел!»

Рассказывали мне еще, что после этого случая великий князь очень расположился к уланам и особенно жаловал Лизогуба, который постоянно бывал у него во дворце и принимал участие в его самом интимном обществе. Однажды, в Стрельне или в Петергофе, не знаю наверное, узнаёт Лизогуб, что один из гвардейских уланских офицеров, кажется, по фамилии Строев, влюблен в одну девушку, дочь какого-то из придворных чинов стреленских или петергофских, которую родители не хотят ему выдать только потому, что весь доход от своего состояния он употребляет на то, чтоб иметь возможность служить в лейб-уланах, исполняя чрез то завещание отца, служившего в этом полку с рядового до полковника и умершего через неделю по выходе из полка.