Воспоминания петербургского старожила. Том 1 - [194]

Шрифт
Интервал

– спросил меня князь, и когда я доложил ему, что ничего подобного о каком-то Тришке не слыхал, кроме разве известной басни Крылова «Тришкин кафтан», его сиятельство соблаговолил объяснить мне, что на днях мертвецки пьяный мужик Тришка в каком-то городишке в кабаке, находясь в состоянии полной бессознательности, осмелился плюнуть на висевший на стене портрет государя. Тришку схватили, заковали в кандалы, засадили в секрет и обо всем этом происшествии донесли по начальству для доведения до высочайшего сведения. Николай Павлович сказал по этому случаю: «Ежели Тришка пьяный плюнул на мой портрет, чего бы он не сделал в трезвом виде, я трезвый плюю на его проступок, совершенный им в состоянии безумства, почему немедленно освободить и не тревожить его; но чтоб отныне в кабаках нигде портрета моего не было»[1324].

Благодушнейшему князю Василью Васильевичу, сколько ни был он светский человек, не показалось, однако, сопоставление этого приведенного тогда им примера неприличным в отношении ко мне, которого его сиятельство, конечно безнамеренно, в это время ставил на одну доску с этим пьяным Тришкой. Впоследствии, лет 15 спустя после этого случая, бывшего в дворянском собрании, уже в 1849 году, когда я ближе познакомился с князем Васильем Васильевичем, имев возможность узнать и сознать в нем самого доброго и истинно благородного и великодушного человека, хотя, к прискорбию, чрезвычайно доверчивого и бесхарактерного, раз как-то в интимном с ним разговоре я напомнил ему об этом памятном для меня случае в январе 1835 года и смеялся тому, что в обращенной в ту пору ко мне речи князя действие пьяного мужика было так тесно связано с моим тогдашним ребяческим увлечением. На это князь очень оригинально возразил мне: «Eh, c’est que, mon cher, l’autre, le mougik, était ivre d’eau de vie, et vous étiez dans le dit moment ivre d’inconvenance»[1325].

Как ярко виден в этих словах царедворец чистейшего старинного боярского закала!

[Полковник Лизогуб]

В числе самых блестящих гвардейских офицеров эпохи тридцатых – сороковых годов был полковник лейб-гвардии Уланского полка Лизогуб, который известен был в высшем обществе под наименованием, вполне ему приличным, le beau Lizogoub[1326]. Кроме красоты, замечательной ловкости, изящества манер, доказанной храбрости, благородного удальства, остроумия, начитанности и значительного состояния, Лизогуб владел еще в высокой степени совершенства музыкальным талантом, как пианист и певец, причем он не только был замечательным исполнителем, но и композитором: многие из пьес, им написанных, поныне пользуются хорошею репутациею между истинными любителями и любительницами легкой, приятной музыки. Из числа этих пьес в особенности известен прелестный его романс: «Dans tes beaux yeux!»[1327], который и теперь нередко поют внучки тех за 40 лет пред сим молоденьких особ, сердечки которых, может быть, не совсем-то бывали равнодушны к изящному автору этого в те времена моднейшего романса.

При всех этих качествах и достоинствах прекрасный Лизогуб платил довольно щедро дань тогдашнему уланству, почему ему не реже других сотоварищей случалось принимать участие в веселых дружеских кутежах, совершавшихся, впрочем, всегда в своем интимном обществе, а отнюдь не в публике, т. е. не в собраниях общественных и не в клубах, тогда еще не развивавшихся в петербургском быту.

Раз после какого-то веселого офицерского завтрака, продлившегося до вечера, Лизогуб вспомнил, что он имеет приглашение на бал, даваемый в этот день местным градским главою. Это было на походе во время дневки полка в каком-то нашем русском городе, да чуть ли не в Пскове в 1831 году, когда гвардия шла в Царство Польское[1328] помогать усмирять первое повстанье[1329]. На этом балу, отличавшемся всею эксцентричностью провинциальности, в те времена особенно наивной и рельефной, одна очень молоденькая и смазливенькая купеческая вдовушка, воспитанная, по-видимому, в каком-то губернском или московском пансионе, танцовала лучше всех, и потому блестящий гвардеец, открывавший мазурку, предпочел ее другим и танцовал с нею в первой паре, ловко повертывая ее, лихо гремя шпорами (что считалось mauvais ton[1330] в высшем обществе, но здесь делало великий эффект) и вместе с тем прожигая пламенными взглядами и заставляя бедняжку гореть и алеть под белилами. Вдруг, ни с того ни с сего, он спрашивает свою дамочку, начинавшую, кажется, в него сильно влюбляться: «Вы знаете мою фамилию?» – «Нет-с, не знаю-с», – был ответ с потуплением глазок. «Моя фамилия Лизогуб». – «Вы, верно-с, граф или князь?» – спрашивает красавица. «Ни то ни другое». – «Ах-с, а я думала, что вы сиятельство», – воскликнула дама, кусая губы и делая глазки. «А знаете ли, сударыня, вы такие прелестные: хотите ли быть госпожою Лизогуб?» – «Ах! Бог мой-с, позвольте с тятинькой посоветоваться». – «Зачем? Вы можете сделать это сами». – «Как же-с», – спросила жеманная купеческая вдовушка и снова куснула нижнюю губку. «Да вот так: вместо того чтоб кусать губку вашу, оближите ваши губы, и будете госпожа Лизогуб», – отвечал веселый улан, быстро облетая залу со своею сконфуженной мазуристкой, ломавшей голову над тем, что гвардейский полковник ей сказал, и, как только кончился танец, побежавшей расспрашивать своего брадатого тятиньку, только что кончившего партию в бостон и собиравшегося идти к роскошному ужину, великолепно сервированному в столовой, куда, разумеется, хозяин-амфитрион приглашал и полковника Лизогуба, собиравшегося с полным знанием дела заняться каким-то стерляжьим майонезом и запить его шампанским, роскошно нежившимся в серебряной вазе, полной льдом.


Еще от автора Владимир Петрович Бурнашев
Воспоминания петербургского старожила. Том 2

Журналист и прозаик Владимир Петрович Бурнашев (1810-1888) пользовался в начале 1870-х годов широкой читательской популярностью. В своих мемуарах он рисовал живые картины бытовой, военной и литературной жизни второй четверти XIX века. Его воспоминания охватывают широкий круг людей – известных государственных и военных деятелей (М. М. Сперанский, Е. Ф. Канкрин, А. П. Ермолов, В. Г. Бибиков, С. М. Каменский и др.), писателей (А. С. Пушкин, М. Ю. Лермонтов, Н. И. Греч, Ф. В. Булгарин, О. И. Сенковский, А. С. Грибоедов и др.), также малоизвестных литераторов и журналистов.


Рекомендуем почитать
Ковчег Беклемишева. Из личной судебной практики

Книга Владимира Арсентьева «Ковчег Беклемишева» — это автобиографическое описание следственной и судейской деятельности автора. Страшные смерти, жуткие портреты психопатов, их преступления. Тяжёлый быт и суровая природа… Автор — почётный судья — говорит о праве человека быть не средством, а целью существования и деятельности государства, в котором идеалы свободы, равенства и справедливости составляют высшие принципы осуществления уголовного правосудия и обеспечивают спокойствие правового состояния гражданского общества.


Пугачев

Емельян Пугачев заставил говорить о себе не только всю Россию, но и Европу и даже Северную Америку. Одни называли его самозванцем, авантюристом, иностранным шпионом, душегубом и развратником, другие считали народным заступником и правдоискателем, признавали законным «амператором» Петром Федоровичем. Каким образом простой донской казак смог создать многотысячную армию, противостоявшую регулярным царским войскам и бравшую укрепленные города? Была ли возможна победа пугачевцев? Как они предполагали обустроить Россию? Какая судьба в этом случае ждала Екатерину II? Откуда на теле предводителя бунтовщиков появились загадочные «царские знаки»? Кандидат исторических наук Евгений Трефилов отвечает на эти вопросы, часто устами самих героев книги, на основе документов реконструируя речи одного из самых выдающихся бунтарей в отечественной истории, его соратников и врагов.


Небо вокруг меня

Автор книги Герой Советского Союза, заслуженный мастер спорта СССР Евгений Николаевич Андреев рассказывает о рабочих буднях испытателей парашютов. Вместе с автором читатель «совершит» немало разнообразных прыжков с парашютом, не раз окажется в сложных ситуациях.


На пути к звездам

Из этой книги вы узнаете о главных событиях из жизни К. Э. Циолковского, о его юности и начале научной работы, о его преподавании в школе.


Вацлав Гавел. Жизнь в истории

Со времен Макиавелли образ политика в сознании общества ассоциируется с лицемерием, жестокостью и беспринципностью в борьбе за власть и ее сохранение. Пример Вацлава Гавела доказывает, что авторитетным политиком способен быть человек иного типа – интеллектуал, проповедующий нравственное сопротивление злу и «жизнь в правде». Писатель и драматург, Гавел стал лидером бескровной революции, последним президентом Чехословакии и первым независимой Чехии. Следуя формуле своего героя «Нет жизни вне истории и истории вне жизни», Иван Беляев написал биографию Гавела, каждое событие в жизни которого вплетено в культурный и политический контекст всего XX столетия.


Счастливая ты, Таня!

Автору этих воспоминаний пришлось многое пережить — ее отца, заместителя наркома пищевой промышленности, расстреляли в 1938-м, мать сослали, братья погибли на фронте… В 1978 году она встретилась с писателем Анатолием Рыбаковым. В книге рассказывается о том, как они вместе работали над его романами, как в течение 21 года издательства не решались опубликовать его «Детей Арбата», как приняли потом эту книгу во всем мире.


Воспоминания русских крестьян XVIII — первой половины XIX века

Сборник содержит воспоминания крестьян-мемуаристов конца XVIII — первой половины XIX века, позволяющие увидеть русскую жизнь того времени под необычным углом зрения и понять, о чем думали и к чему стремились представители наиболее многочисленного и наименее известного сословия русского общества. Это первая попытка собрать под одной обложкой воспоминания крестьян, причем часть мемуаров вообще печатается впервые, а остальные (за исключением двух) никогда не переиздавались.


Воспоминания

Внук известного историка С. М. Соловьева, племянник не менее известного философа Вл. С. Соловьева, друг Андрея Белого и Александра Блока, Сергей Михайлович Соловьев (1885— 1942) и сам был талантливым поэтом и мыслителем. Во впервые публикуемых его «Воспоминаниях» ярко описаны детство и юность автора, его родственники и друзья, московский быт и интеллектуальная атмосфера конца XIX — начала XX века. Книга включает также его «Воспоминания об Александре Блоке».


Моя жизнь

Долгая и интересная жизнь Веры Александровны Флоренской (1900–1996), внучки священника, по времени совпала со всем ХХ столетием. В ее воспоминаниях отражены главные драматические события века в нашей стране: революция, Первая мировая война, довоенные годы, аресты, лагерь и ссылка, Вторая мировая, реабилитация, годы «застоя». Автор рассказывает о своих детских и юношеских годах, об учебе, о браке с Леонидом Яковлевичем Гинцбургом, впоследствии известном правоведе, об аресте Гинцбурга и его скитаниях по лагерям и о пребывании самой Флоренской в ссылке.


Дневник. Том 1

Любовь Васильевна Шапорина (1879–1967) – создательница первого в советской России театра марионеток, художница, переводчица. Впервые публикуемый ее дневник – явление уникальное среди отечественных дневников XX века. Он велся с 1920-х по 1960-е годы и не имеет себе равных как по продолжительности и тематическому охвату (политика, экономика, религия, быт города и деревни, блокада Ленинграда, политические репрессии, деятельность НКВД, литературная жизнь, музыка, живопись, театр и т. д.), так и по остроте критического отношения к советской власти.