Воспоминания петербургского старожила. Том 1 - [158]
– Его превосходительство Дмитрий Гаврилович велели мне перед вами извиниться, так как они не могут сейчас принять ваше высокородие, будучи заняты с начальником таможенного округа, который, кажется, сейчас выйдет.
Вскоре дверь кабинета отворилась и оттуда очень бодро вылетел черномазый господин в вицмундире со звездою и с какою-то озабоченною миною. Вслед за ним раздался из кабинета звонок, на который молодой вертлявый курьерчик со светло-зеленым воротником и с медной бляхой на левой стороне груди пробежал наискось в кабинет из прихожей и потом, отворив настежь дверь из кабинета в залу, пробарабанил ясно и отчетисто: «Его превосходительство просит к ним пожаловать статского советника господина Б[урнаше]ва».
Мы вошли в кабинет, который был не что иное, как огромная комната, все стены которой покрыты были районами[1097], прикрепленными к стенам, с книгами различных форматов, а кроме того между окнами были громадные шкапы, чрез зеркальные стекла которых виднелись опять книги же, на шкапах же стояли мраморные и бронзовые бюсты знаменитых людей древности и более близких времен, как Декарта, Ньютона, Вольтера, Фонтенеля, Дидерота, Расина, Кребильона и других. Одна из стен была покрыта большими географическими картами; на двух мраморных тумбах стояли гигантские глобусы – земной и небесный. В одном простенке, не занятом шкапами, сиял портрет государя императора Николая Павловича, писанный масляными красками, а ниже его шли литографированные портреты: графа Паскевича-Эриванского, министра Канкрина (тогда еще не графа), генерала Ермолова, историографа Карамзина, рубаки Кульнева и много других. Но всего страннее поражали внимание два манекена, по-видимому деревянные с восковыми масками, одетые в полную форму, один – таможенного досмотрщика, другой – рядового таможенной стражи в драгунском клеенчатом кивере, при сабле, пистолете и с пикою в руке. Обе эти куклы стояли при входе в кабинет из залы, так что мы прежде всего были приветствуемы ими, этими неподвижными часовыми, из которых таможенный досмотрщик держал тесак наголо. Огромная – в шесть окон – комната освещалась еще сверху стеклянным потолком, чрез который всегда можно было созерцать петербургское серо-буроватое и туманное небо. Посреди этой комнаты стоял, в pendant[1098] огромным ее размерам, письменный красного дерева стол, массивный и со множеством ящиков, высившихся с одной стороны его поверхности в виде комода аршина в полтора, а между ножками были другие ящики до самого пола. На столе, покрытом шпинатно-зеленого цвета тонким сукном, было несколько бумаг, несколько книг в богатых переплетах, огромная бронзовая чернильница с песочницей и прекрасный бювар[1099] в сафьянном портфейлете[1100].
У этого стола сидел Дмитрий Гаврилович Бибиков, в то время, в 1828 году, мужчина лет сорока, довольно высокого роста, красоты знаменательной и обаятельной. Портреты его находились одно время во всех магазинах литографированных рисунков: Беггрова, Фельтена, Дациаро. Но литография, самая искусная, не могла передать всех прелестных оттенков этого облика, представлявшего собою столько совершенств. Голова его, гордо и смело поставленная на красивой шее, опиравшейся в могучие плечи, была покрыта чрезвычайно густыми каштановыми, довольно коротко остриженными волосами. По его нежным, бледно-смугловатым и чуть-чуть желтоватым, но как бы прозрачным щекам шли правильною полосою от висков ко рту, по тогдашней моде, бакенбарды необыкновенно тщательные; нос правильный, греческий, не длинный и не короткий, с ноздрями, раздувавшимися при каждом впечатлении. Рот с ярко-пунцовыми губами открывался часто для приятной улыбки и обнаруживал ряды красивых зубов, мало пожелтевших от постоянного, почти беспрерывного курения турецкого табаку, потому что владелец этих зубов любил щеголять их изящною опрятностью, достигаемою всеми туалетными ухищрениями. Чело этой красивой головы было величественно и отличалось тою соразмерною выпуклостью, которая, ежели верить Лафатеру и Галю, знаменует твердость воли, энергию и силу характера. Глаза Дмитрия Гавриловича темно-карие, большие, но не чересчур, довольно миндалеобразные, имели белки немного изжелта, с едва заметными красноватыми жилками, что свидетельствовало холерико-желчный темперамент. Ежели правда, что глаза изображают собою душу человека, то глаза Дмитрия Гавриловича оправдывали поговорку «чужая душа – потемки», потому что эти глаза выражали то одно чувство, то другое, то третье, но большею частью они проявляли, ежели хорошенько в них всматриваться, насмешливость, сдержанную иронию, приветливость и самостоятельное спокойствие. В минуты гнева или страсти глаза эти горели и метали зарницы, и тогда трудно было смотреть ему в лицо даже людям смелым и от него не зависящим. Известно, что в Бородинском бою Дмитрий Гаврилович похоронил свою левую руку, а потому нельзя сказать, что у него были красивые руки, но красивая, изящная, как бы выточенная, белая и нежная правая рука с пальцами совершенно правильными, пирамидальными, оканчивавшимися тщательно обделанными ногтями.
