Воспоминания петербургского старожила. Том 1 - [157]

– Правда, Votre Excellence[1094] (не умея выговорить по-русски), – сказал я, – точно правда; но я французов этих в этом случае не слушаю, потому что прежде, живя еще дома, прочел от листа до листа всю «Историю государства Российского» Н. М. Карамзина и знаю, что надо говорить по-русски: Ярослав, Ярополк, Чингисхан и проч.

– Браво, браво, юноша! – воскликнул Сперанский. – Завтра же утром буду видеться с милейшим Егором Антоновичем Энгельгардтом, который все ходит в чулках и башмаках и о котором я всегда в шутку говорю, что он, чудак, тридцать лет не переодевался. Поговорю ему непременно, и все, что узнаю, передам вам, любезнейший Петр Алексеевич, во всех подробностях завтра же, в четвертом часу, так как вы, надеюсь, не откажетесь завтра пожаловать ко мне откушать чем бог послал. Я вас и с просителем вашим, моим зятем, познакомлю.

Отец благодарил за честь, но объяснил, что он не находит нужным дальнейшее ученье для сына, который, по его мнению, в тех летах, когда может поступить на службу царскую.

Сперанский, услышав это, не мог удержаться от смеха и сказал отцу, что такому малолетку надобно еще учиться, учиться и учиться, чтобы потом служить с честью.

– Но, впрочем, ежели таково ваше непременное отеческое желание и убеждение, любезный мой Петр Алексеевич, то почему нет, и в этом я постараюсь вам сослужить так, чтобы юноша ваш попал в такое ведомство и к такому начальству, которое найдет возможность предоставить ему средства продолжать и на службе учебные занятия, то есть не будет его слишком обременять работою, чрез что он будет свободен посещать университетские лекции в качестве вольнослушателя.

Отец очень благодарил важного сановника за эту милость и просил его зачислить меня в свою канцелярию при Комиссии составления законов, как тогда, по старой памяти, называли еще многие II отделение Собственной канцелярии.

Это предложение заставило, однако, Сперанского маленько поморщиться и сказать:

– К прискорбию моему, дорогой Петр Алексеевич, я должен вам в этом отказать по той причине, что я решительно не могу принимать к себе таких молоденьких, недоучившихся людей, тем более что существует строжайшее высочайшее повеление, чтобы все чиновники второго отделения были не иначе как кончившие курс наук или в университете, или в лицее, или в благородных при университетах пансионах, так как писцами у нас состоят только писари, данные нам из военного ведомства. Но я могу помочь вам рекомендациею, например, к Дмитрию Гавриловичу Бибикову, с тестем которого, старичком, почтенным Сергеем Сергеевичем Кушниковым, президентом Опекунского совета и членом Государственного совета, я в наилучших отношениях. Ежели вы не знакомы с Дмитрием Гавриловичем, то я дам вам к нему письмо завтра же, когда вы пожалуете ко мне откушать.

Понимая, что этим должен был закончиться визит и прием, отец мой встал и объяснил, что он Дмитрия Гавриловича без письма его превосходительства беспокоить не находит удобным, так как он знает его только как директора Департамента внешней торговли, с которым года за два пред сим встречался у министра финансов, Егора Францовича Канкрина.

– Итак, – сказал, встав и прощаясь с нами, Сперанский, – до завтра в четвертом часу пополудни. Прошу только, мой любезнейший, пожаловать ко мне не в этом облачении, а как-нибудь попартикулярнее и поинтимнее. Вы же, юный атеньен и ромен, – продолжал он, обращаясь ко мне с очаровательной улыбкой, – постарайтесь заслужить, – да я уверен, что и заслужите, – доброе расположение будущего вашего строгого, но справедливого начальника, Дмитрия Гавриловича Бибикова, который в последнее время, при содействии Егора Францовича, успел сделать великое дело, уничтожив с корнем в таможенном ведомстве взяточничество.

Последние, впрочем, эти слова, видимо, обращаемы были уже не к мальчику, а к его отцу, опытному чиновнику и председателю казенной палаты, как в то время переименованы были вице-губернаторы[1095], замененные настоящими губернаторскими помощниками.

Моя служба при Дмитрии Гавриловиче Бибикове (1828–1834 гг.)

В 1828 году отец мой приехал в Петербург из Орла, где он был вице-губернатором, чтобы определить меня на службу. С этою целью Михаил Михайлович Сперанский снабдил отца моего письмом к Дмитрию Гавриловичу Бибикову, бывшему тогда директором Департамента внешней торговли. И вот в одно сентябрьское утро мы вошли в приемную Дмитрия Гавриловича, помещавшегося тогда на Моховой улице в собственном доме.

Вскоре не чрез дверь, ведущую в кабинет из приемной полукруглой залы, в виде галереи в витринах, а из другой показалась довольно невзрачная личность с лицом цвета краснокожих индейцев и с такими же, как у них, черными волосами, стоявшими щетиной и низко выстриженными под гребенку. Индивидуум этот был в общеармейском отставном мундире с красным, высоким-превысоким воротником и с рядом солдатских медалей на груди, между которыми, однако, виднелся анненский 3-й степени крестик без банта, т. е. полученный за мирные заслуги. На левом боку была пехотная шпага с темляком, а левая рука, одетая в перчатку снежной белизны, держала треугольную большую шляпу с черным султаном из мельчайших петушьих перьев. Как блестящие золотые пуговицы двубортного мундира, так [и] вся внешность этого отставного воина, с грубой и самой буточнической наружностью, отличалась самою строгою форменностью и опрятностью, доходившею до щепетильности. То был, как я узнал впоследствии, экзекутор и казначей Департамента внешней торговли, армии капитан Степан Степанович Грознов, один из любимцев и креатур Бибикова. Грознов был сын одного из крепостных слуг отца Дмитрия Гавриловича