Воспоминания петербургского старожила. Том 1 - [159]

Когда мы вошли с отцом, Дмитрий Гаврилович встал во весь свой высокий рост и обнаружил всю свою молодцеватую стройность, которой нисколько не вредила плотность, а не тучность форм, при сильно развитой груди и мускулистости всего сложения. Поступь его была твердая, но ловкая. Он был в светло-серых брюках, очень широких, и черной венгерке со множеством брандебуров и олив, между которыми виднелся белый георгиевский крестик 4-й степени, с которым он никогда не расставался и который он предпочитал всем более значительным орденам.

– Очень рад с вами поближе познакомиться, Петр Алексеевич, – сказал он, здороваясь с моим отцом, подавшим ему письмо Сперанского. – Михаил Михайлович вчера вечером заезжал к моему тестю в то время, как мы со стариком (он живет в моем же доме) делали партию в пикет[1101]. Прошу садиться.

Мы сели. Бибиков, не распечатывая письма и играя им, продолжал:

– Мы с вами у министра встречались не раз и иногда немножко спорили за наших мануфактуристов, особенно московских. Вы, как начальник мануфактурного отдела, их защищали, я, как директор всего таможенного ведомства, существующего для протекции наших мануфактур, нападал на них. И мы оба были, может быть, правы с точки зрения нашего обязательного raison d’être[1102]. Михаил Михайлович говорил мне вчера, что вы хотите сделать из вашего сынка будущего министра.

– Куда нам до министров, ваше превосходительство, – сказал отец, – мы, то есть я и моя жена, были бы вполне счастливы, ежели бы нам удалось, при Божьей помощи, сделать из нашего сына доброго гражданина и настоящего слугу царя и отечества: в этом состоит священнейший долг русского дворянина. Мы вполне уверены, что ни чрез какую школу он не дойдет до этой цели, как под начальством вашего превосходительства, пример доблестей которого должен быть плодотворен для всякого чистого, неиспорченного русского юноши, каков мой сын.

Выразительные глаза Бибикова во время этого немножко напыщенного спича моего отца переходили то на меня, то на раскрытое письмо Сперанского, и потом он, обратясь к моему отцу, как бы не слышав его слов, сказал:

– Мне говорили, что ваш сын говорит и пишет по-русски и по-французски, как француз; а у меня надо, чтоб и французы писали и говорили по-русски, как русские. Но это не беда. Я уже обдумал все и потому определю вашего сына в консульское, почти чисто французское отделение, начальник которого бывший полковник Генерального штаба, один из главных московских «муравьевцев»[1103], Петр Иванович Колошин, женатый на Мальцовой, у отца которой такие огромные стеклянные заводы, кажется, в вашей Орловской губернии[1104]. Ça va de soi-même![1105] – Вы не знакомы с Петром Ивановичем? Он старинный офицер Генерального штаба.

– А я еще гораздо стариннее, – заметил мой отец, улыбаясь. – Я вышел из военной службы в 1810 году.

– Чуть ли не после какой-то истории с графом Алексеем Андреевичем Аракчеевым? – спросил он [Бибиков], произнося имя, отчество и фамилию ненавистного Аракчеева с заметным гнусением. – Мне вчера говорил об этом Михаил Михайлович Сперанский.

– Итак, ваше превосходительство, я могу ехать в Орел с уверенностию, что мой сын останется в надежных руках под вашим начальством? – спросил отец как бы с некоторым оттенком настойчивости в голосе.

– Дело решенное, Петр Алексеевич, – говорил Бибиков, – дело решенное; ваш молодой человек будет зачислен по консульскому отделению, но только у меня нет двух рук, чтоб он мог остаться на моих руках.

Эта шутка заставила и отца, и меня даже улыбнуться.

– Да, – заметил Дмитрий Гаврилович, – правду сказать, и эта одна рука, слава богу, у меня не игрушечная, про то знают таможенное ведомство и контрабандисты. À propos[1106], о моей «собственной» руке. Я на днях сделал распоряжение по департаменту и по всем таможенным округам, чтобы никогда не писали на конвертах, адресованных на мое имя: «В собственные руки». C’est une anomalie![1107] Я хочу, чтобы слова эти писаны были так: «В собственную руку». Ха, ха, ха! Брат мой, Илья Гаврилович, адъютант великого князя Михаила Павловича, сказывал мне, что его высочество очень смеялся этой моей выходке и сказал: «Твой брат нет-нет да и выкинет какой-нибудь фортель! Уморительный фокусник твой единоутробный, нечего сказать».

Дмитрий Гаврилович, видимо, этим потешался. Вероятно, вследствие этого и отец мой счел нужным смехом своим аплодировать этой шутке, заставившей, правду сказать, и меня опять улыбнуться и даже засмеяться.

– Ага, и цыпленочек рассмеялся, – заметил Бибиков, – а то сидел все такой тихенький, хотя, правду сказать, в тихом болоте скорее всего черти заводятся. Правда это, – обращаясь уже ко мне, прибавил он, – правда, monsieur le futur employé subalterne de la section consulaire du département[1108]… А как, милый цыпленочек, назвать Департамент внешней торговли?

– Le département du commerce extérieur, mon général[1109], – брякнул я моим почти еще детским голосом.

– Très bien, très bien, monsieur l’employé[1110], – воскликнул будущий мой начальник. Вслед за сим кончилась и наша беседа.

Дома мы застали старого знакомого нашего семейства М. С. Щулепникова, служившего в Департаменте внешней торговли начальником счетного отделения. Тотчас составился секретный комитет из трех членов, по-видимому, под председательством моей матери. Конец концов, как некогда говаривал остроумный, но несносный своим напускным остроумием барон Брамбеус, был тот, что вместо того, чтоб поступить в отделение П. И. Колошина, меня упрятали в счетное отделение М. С. Щулепникова, где я в качестве «чиновника для письма (т. е. канцелярского писца) из дворян» и начал мое служебное поприще. В 1828 году отделение помещалось в огромных залах, из которых одни были заняты бухгалтериею, заведоваемою бухгалтером, превысоким, с рыже-огненными волосами, Тетериным, помощником же его был тщедушный, испитой, в парике и в очках, всегда жаловавшийся на холод, титулярный советник Серебряков. Тут стояли ряды высоких пюпитров с громадными книгами, из которых самая колоссальная называлась гроссбух, а между окнами и стенами лепились столы с чернильницами и песочницами. За пюпитрами сидели на высоких табуретах чиновники для счетоводства или для счета, как их каламбурно обзывал Щулепников; у столов же помещались юноши и не юноши в вицмундирах со светло-зелеными суконными, а не бархатными воротниками, т. е. писцы. В других комнатах был контроль, под ведением старшего контролера Бояринова, черного-расчерного господина, имевшего вид сумасшедшего; помощником его был титулярный советник Синявский, холостяк, друг экзекутора Грознова, имевший анненский крест не в петлице, а уже на шее, данный ему вместо креста третьей степени