Воспоминания петербургского старожила. Том 1 - [160]

по ошибке в Капитуле орденов, что не мешало ему в ордене этой степени красоваться постоянно и смело, потому что об этой ошибке было доведено до сведения государя Николая Павловича для перемены степени; но император повелел не переменять, так как грамота была им подписана, подписи же своей он брать назад не мог, причем приказано, однако, было, при первом представлении к наградам орденами, дать Синявскому орден младшей степени в петлицу. Событие это было предметом толков и рассуждений всего населения лягушек в вицмундирах, бюрократического болота всех столичных министерств, и Синявский приобрел себе историческую известность между своею чиновничьею собратиею.

Достойно внимания, что в числе чиновников для письма, преимущественно людей молодых и даже безбородых, виделся один в очках, убеленный сединами, «вечный» титулярный советник Крок, украшенный орденом св. Владимира в петлице[1112] за 35 лет службы. По своим умственным способностям Крок никогда ничего кроме переписывания и перебеливания бумаг, и то со знакомых почерков, делать не мог, почему он никак не мог занять никакого штатного места и остался на всю жизнь канцелярским чиновником. Когда в 1829 году департамент был переведен в здание Главного штаба, где и теперь находится, нося уже название Департамента таможенных сборов, граф Канкрин осматривал новое устройство помещения и размещения своих департаментов, сопровождаемый свитою, сиявшею звездами и орденами, он обратил свое внимание на канцелярского чиновника с 35-летним Владимиром и сказал ему: «Ну, патушка, уфитеф фас, я фител фосьмое шуто!» Благодушный Крок восхищался этим изречением и дома назидательно передавал его своим внукам, из которых один служил столоначальником в гражданской палате и отказался от хорошего места в Департаменте внешней торговли, чтоб не иметь своим подчиненным своего дедушку.

Остальные же мои сослуживцы были юноши почти такие же, как и я, но различных сословий и разнообразного воспитания: тут были и бывшие кадеты, не поступившие в победоносную армию за разными недугами, и бывшие ученики певческой капеллы, спавшие с голоса и запевшие фистулой, и воспитанники Коммерческого училища[1113], и даже кончившие курс в гимназии, и, наконец, моего поля ягодки, недоучившиеся пансионеры, отличавшиеся страстью к школярничеству. Впрочем, этого рода юноши прихаживали в наше отделение и из других отделений за разными справками, причем справки служебные бывали на втором плане, а завязывались между нами различные интимные беседы и передавались мнения и сообщения о вчерашнем французском спектакле, о том, как играли и что играли Бурбье, Женьес, Бра, Мере, Верне и проч. и проч. тогдашние артисты и артистки михайловской труппы. Из числа самых блестящих юношей департамента того времени мне памятны: Дмитрий Сергеевич Львов и Николай Эварестович Писарев из Московского университетского пансиона, Николай Романович Ребиндер и Андрей Карлович Данзас из Петербургского благородного пансиона, Павел Петрович Булыгин из Московского университета, князь Александр Васильевич Мещерский и Христиан Антонович Шванебах из Царскосельского лицея; граф Аркадий Павлович Голенищев-Кутузов, который был гораздо постарше меня[1114], но которого я, будучи совсем ребенком, лет десяти, т. е. в 1822 году, помнил как ученика того первого пансиона, где я был, и содержавшегося тогда на Васильевском острову англичанином мистером Ольфрэ. Из числа сослуживцев моих по счетному отделению мне особенно любезны были: бывший лицеист барон Федор Федорович Розен и, подобно мне, нигде из казенных учебных заведений не бывший – Павел Александрович Межаков[1115]. Еще в числе чиновников, почти столько же молодых, как я, но все-таки несколько постарше, был барон Ф. Ф. Корф, только что снявший эполеты прапорщика Преображенского полка. Это был неглупый малый, страстный любитель литературных занятий. Он оставил впоследствии в нашей литературе несколько изрядных произведений и в том числе «Письма из Персии»[1116], так как впоследствии он служил в Тегеране при посольстве. Вот со всеми-то этими молодыми товарищами, при встречах наших, формировались оживленные беседы, преимущественно на французском языке, причем часто раздавался хохот неумолкаемый, даже при появлении помощника бухгалтера Серебрякова, которого мы прозвали «одориферентным»[1117], и помощника контролера Синявского, прославившегося под псевдонимом «преждевременника». Эти начальники нашли нужным под нашу компанию весельчаков и хохотунов занять одну комнатку между бухгалтериею, где сидел крохотный журналист[1118] Никитин, прозванный «мартышкой». Приятель Серебрякова и Синявского, экзекутор Грознов, при обходе всего департамента несколько раз в день, часто обзывал комнату, в которой мы помещались, «детскою», какою она легендарно еще долгое время именовалась сторожами.

Водясь с этою умною, но все-таки более или менее шаловливою молодежью, я дал, конечно, разгул моей склонности к шутке и отчасти даже к насмешливости, жертвами которой всего больше были титулярные советники Серебряков и Синявский, имевшие, впрочем, все данные, чтобы юноши-чиновники трунили над ними.