Воспоминания петербургского старожила. Том 1 - [124]

– Мне бы, Дмитрий Семенович, хотелось знать более подробно и пообстоятельнее ваши мотивы для увольнения этого чиновника, который, как видно из справки, имеет довольно многочисленное семейство.

– Как же, ваше сиятельство, – отозвался Языков, – это никуда не годный чиновник, даже на взгляд: длинный, сухой как треска, рябой словно вафельная доска, в огромных всегда очках, говорит по-русски на немецкий лад, ужасно неловок, угловат, ходит словно журавль…

– Э, «патушка»[865], – воскликнул довольно зычно Канкрин, – да это вы мне мой портрет пишете: я точь-в-точь такой же! Так, чего доброго, вы, ваше превосходительство, и меня за все эти мои провинности вздумаете уволить. Нет уж, пусть бедняга, обремененный семейством, остается на своем столько лет занимаемом им месте и ходит себе журавлем: не всегда же птицам быть фазанами с позолоченными крыльями.

Здесь нами передано верно и отчетисто все то, что было нам из хороших источников известно о частной жизни и о некоторых мало гласных действиях столь знаменательной и знаменитой государственной личности, каков был граф Егор Францович Канкрин. Желательно, чтобы наши эти сообщения были дополнены еще многими интересными о нем сведениями, хранимыми многочисленными лицами, подробно знавшими его.

Отрывок из воспоминаний о графе Е. Ф. Канкрине

К числу искренно расположенных к моему отцу значительных некогда людей принадлежал граф Егор Францович Канкрин, тогдашний министр финансов. Под его начальством отец мой много лет продолжал свою честную, безупречную и усердную службу. В то время, о котором я теперь говорю, он занимал должность начальника первого отделения в Департаменте мануфактур.

В двадцатых годах нынешнего века место вице-губернатора до того считалось выгодным, что подало повод к одной из известных острот знаменитого тогдашнего придворного каламбуриста и острослова Александра Львовича Нарышкина. Однажды в Петербург съехалось зараз до двадцати гражданских губернаторов, что обратило на себя внимание императора Александра Павловича. Государь, по случаю такого губернаторского наезда, разговорился с кем-то из вельмож и спросил о причине, заставившей стольких начальников губерний одновременно приехать в Петербург. Бывший при этом разговоре Александр Львович немедленно сказал:

– Я хорошо знаю, зачем все эти губернаторы сюда наехали.

– Зачем же? – спросил государь.

– Всеподданнейше просить ваше величество из губернаторов обратить их в вице-губернаторов.

Государь улыбнулся, но мысль о том, что вице-губернаторы, переименованные в тридцатых годах вскоре в председателей казенных палат, были не без греха, запала ему более чем когда в голову, и при назначении Канкрина министром финансов, кажется, в 1823 году, по рекомендации и убеждению графа Аракчеева, император выразил новому министру желание, чтобы прекращена была отчаянная погоня за вице-губернаторскими местами и чтобы в эту должность определяемы были чиновники, известные своею честною и безукоризненною службою. Тогда Егор Францович стал назначать на эти места людей, ему лично известных, преимущественно из начальников отделений различных департаментов министерства. Между прочим он назначил в эту должность одного из благороднейших и честнейших людей, Дмитрия Максимовича Княжевича. Известный сатирический писатель, баснописец и журналист Александр Ефимович Измайлов, служивший начальником отделения в Государственном казначействе, также был назначен вице-губернатором в Тверь. По честности и бескорыстию нельзя было сделать лучшего выбора, но Измайлов был всего менее чиновник и в особенности не умел совладать ни с губернскою жизнью, ни с губернскою средою, попал под суд и в начале тридцатых годов, находясь давно без службы, умер в Петербурге в положении близком к нищете[866].

Неудача с Измайловым заставила Канкрина, когда он вздумал назначить моего отца орловским вице-губернатором, спросить его: «Фи, патушка, стихов не пишете?» Отец мой отвечал, что он во всю жизнь ни одного стиха не написал, хотя страстно любит музыку[867]. Заметка о музыкальной страсти моего отца не прошла незамеченною.

Канкрин, как известно и как я уже упоминал об этом однажды[868], при всей громадности своего ума имел слабость считать себя знатоком во всем, почему тотчас повел разговор о фугах Баха, о квартетах Бетховена, о музыке Моцарта, Гуммеля и проч. и проч. Назначение отца моего на новую должность последовало не тотчас, по причине болезни Николая Ивановича Серова (отца знаменитого, недавно умершего нашего незабвенного композитора), который должен был принять от него отделение в Департаменте мануфактур и торговли. Поэтому отец мой продолжал свои еженедельные доклады министру во дворце Петра Великого в Летнем саду. Канкрин выпросил себе у государя это помещение на том основании, что ежели он, министр, переедет на дачу, то бедным чиновникам слишком затруднительно и начетисто было бы туда ездить. Причина казалась вполне гуманною, но она только маскировала ту расчетливость, доходившую иногда до скряжничества, которая составляла основу характера графа Егора Францовича. Впоследствии это, однако, не помешало министру финансов, столь нежному к своим чиновникам, жить за много верст от города на даровой же даче в Лесном институте, где все, что есть прекрасного, бесспорно создано его стараниями и его искусством, его знанием и настойчивым терпением. И вот в летнем-то дворце отец мой бывал в мае и июне месяцах 1826 года очень часто с докладом министру. По окончании доклада, а иногда и при самом докладе Канкрин любил рассуждать с отцом о музыке и о различных музыкальных подробностях. Это доводило иногда Егора Францовича до такого увлечения, что он брался за скрипку и выделывал на ней какой-нибудь пассаж, правду сказать, с искусством далеко не Паганини. Дня за два до отъезда нашего из Петербурга в Орел через Москву почтенный Егор Францович пригласил отца моего к себе на вечернюю беседу, давал ему много специальных и технических наставлений по предметам, сопряженным с его новою должностью; но не утерпел страстный музыкант и разыграл с моим отцом какой-то дуэт на скрипках: «Фи, патушка, люпите и понимаете музыку; это мне рушательство са фас и са фаше дело». Засим Канкрин поцеловался и простился с моим отцом.