Воспоминания петербургского старожила. Том 1 - [126]

расшитыми в блестках воротниками и обшлагами. Я тогда не знал причины, заставившей г. Струкова подсесть ко мне и беседовать со мною, впрочем, очень почтительно, постоянно употребляя фразы вроде: осмелюсь доверить; всепокорнейше прошу обратить внимание; будьте милостиво снисходительны; в особую честь себе поставляю доложить вам, и так далее, и так далее, всего не упомню. Но помню только, что эта фразеология, обращаемая ко мне, четырнадцатилетнему мальчику, почти ребенку, мне очень нравилась; причина же, побуждавшая г. Струкова так любезничать со мною, кроме общего желания как его, так и других чиновников расположить к себе чад и домочадцев начальника, считаемого этими господами просто-таки сановником, еще и то обстоятельство, что г. Струков, страстный новатор, хотел во что бы то ни стало рассмотреть поближе запонки моей манишки, надевавшиеся на внутренних пуговичках, и эластический узенький галстучек, какой я тогда начал носить после отложного ворота рубашки à l’enfant[879]. Рассмотрев все эти вещи и на ощупь убедясь в достоинстве сукна моего полуфрачка и казимира[880] моих панталон, г. Струков просил меня снять хоть одну запонку, чтобы показать ему внутреннее ее устройство при пуговичке. Затем он узнал от меня, что все так одеваются в Петербурге, где без плаща-альмавивы и шляпы à la Боливар[881] нельзя порядочному человеку показаться на улице. И тогда он нашел нужным записать в свою записную книжку все то, что я ему рассказал, а также адресы различных магазинов и портных в столице, мною ему сообщенные. «Надо будет непременно-с все это выписать-с», – говорил г. Струков. Но ничем он так не восхитил меня и ничем так не привлек к себе, как тем, что сказал мне: «Из уст высокородного родителя вашего узнать я удостоился, что они изволят неукоснительно скоро начать ревизионный цикл (!!?) свой по уездам и что направят движение свое прежде всего в наш Кромский уезд, что доставит мне временный случай принять торжественнейше его высокородие под моим, сим осчастливленным, кровом, и пока они во исполнение обязанностей служебных будут осматривать предметы своего управления по винной, соляной и казначейской частям, вам, может быть, покажется скучно в нашем городишке, почему, будучи преисполнен желания усладить ваше одиночество, я уже распорядился извлечением на то время из гимназии двух моих сирот племянничков, по возрасту близких к вашему, и они будут иметь честь совершать верховые рейсы, сопутствуя вам, так как для вас у меня подготовлен пегенький иноходец, имеющий преприятное движение. Ведь вы изволите ездить верхом?» – «Да, – отвечал я, – я в Петербурге учился верхом ездить у Эйзендекера, а фехтовать на рапирах у Вальвиля». – «Так вам всякая лошадь не страшна, вы словно центавр[882] ездить умеете!» – «О, нет, – поспешил я сказать, – я езжу еще вовсе не мастерски и только на самых смирных лошадях, в манеже». – «О, уж не беспокойтесь, наш пегенький иноходчик словно „агнец писания“: в нем „дух кротости, смирения и незлобия“, хоть достал я его от этого, будь ему земля не легка, Антропки-барышника, разбойника из разбойников. Да ведь, дудки, меня ни в чем и черт не надует, шалишь, чтоб меня провести, меня!..»

Кроме страсти к новаторству, г. Струков действительно находил, что нет человека, который мог бы его обмануть в чем бы то ни было, почему всего больше и всего чаще попадался он в тенета обмана и надувательства, что как нельзя больше естественно.

Дней пять по приезде в Орел отец мой поехал по городам губерний, чтобы ознакомиться с делом и людьми, а отчасти чтобы на время уклониться от тяжкой обязанности принимать множество губернских посетителей, из числа которых две трети имели разные просьбы по предмету своего винокурения, составлявшего главную промышленность хлебородной губернии, превращавшей все свои громадные урожаи ржи и ячменя в спирт, продаваемый в казну. С другой стороны, желая доставить мне возможность видеть поближе всю губернию в больших или меньших подробностях, отец мой нашел нужным и целесообразным взять и меня с собою в это путешествие, тем более что учебные занятия посредством преподавателей гимназии у нас на дому в это время еще не были окончательно устроены.

Поездка по разнообразным уездам Орловской губернии оставила во мне преприятные впечатления и заставила сохранить в памяти весьма многие эпизодические подробности, которые когда-нибудь извлеку из моей давнишней памятной книжки и передам вниманию читателя; теперь же скажу только, что я в особенности приятно провел двое или трое суток в Кромах у добрейшего г. Струкова, племянники которого, гимназисты, оказались премилыми мальчиками, очень внимательными и обязательными, сад и малинник их дяди каким-то кусочком земного рая для такого, как я, мальчика, никогда не выезжавшего из Петербурга, а пегий иноходчик, прозванный г. Струковым Пегаской, что совпадало отчасти и с Пегашкой, как именовали его кучера и конюхи, являл собою такие высокие качества в гиппическом[883] отношении, какими, по моему мнению, едва ли отличались превосходнейшие лошади собственных конюшен царских в Петербурге, Царском и Петергофе. Словом, я провел в Кромах в июле месяце 1826 года двое или трое суток усладительно и готов был плакать, когда надо было расставаться с обиталищем добрейшего г. Струкова, служебною деятельностью которого отец мой остался как нельзя более доволен. За день до нашего отъезда из г. Кром в г. Ливны кромский уездный предводитель, сколько я помню, отставной гусар тех времен и, по-видимому, человек очень и очень приличный и приятный, несмотря на свое гусарство, сделал визит моему отцу, который, само собою разумеется, должен был отвечать тем же. Утром, в день своего отъезда из Кром, отец в фаэтончике г. Струкова, запряженном по-тогдашнему тройкою в ряд с отлетными пристяжками, сделал этот визит предводителю, которого не застал дома. Возвратясь домой, т. е. в дом г. Струкова, отец изъявлял сожаление о том, что забыл взять свои визитные карточки, почему принужден был сказать свою фамилию предводительскому камердинеру, который, чего доброго, забудет доложить своему барину о его визите, чрез что барин этот вправе будет считать его невежею. При этом отец слегка выговаривал мне, зачем я не напомнил ему о визитных карточках. В 1826 году, да и гораздо-гораздо раньше не было почти человека в Петербурге, который не знал бы, что такое визитные карточки; но обычай этот до Кром еще, как видно, тогда не дошел, или ежели и дошел, то почтенный Струков считал его не совсем удобным для себя: в сношениях с высшими он карточек употреблять не мог, а должен был расписываться на особом листке в прихожей