Воспоминания петербургского старожила. Том 1 - [128]
При таком моем настроении – верном или фальшивом, предоставляю судить об этом другим – само собою разумеется, что возлюбленнейшим моим чтением сделались как отдельные мемуары, издаваемые книгами, так и всякого рода биографические статьи, печатаемые в наших журналах, все более и более обогащающихся статьями этого именно рода. К числу подобных статей, доставивших мне наиболее удовольствия, принадлежит статья И. А. Шестакова «Полвека обыкновенной жизни», помещенная во 2-й книжке нынешнего 1873 года «Русского архива». Не могу утерпеть, чтобы не выписать из предисловия к этой статье нескольких строк, поясняющих значение биографических записок и вообще воспоминательных статей как о людях, чем-либо достопамятных, так и о событиях, резко выдающихся из ряда обыденных.
«Некоторые из современных записок, – говорится в этом предисловии, – писаны мастерски, и в них, как в зеркале, со всею живостью и яркостью изображено прожитое и проживаемое нами время; другие замечательны психологическою искренностью писавшего, поучительны и часто увлекательны, особенно когда приходилось передавать в них неожиданные трудности жизни; третьи передают преимущественно общественный порядок не так еще давнего времени (пожалуй, даже и не порядок, а быт, потому что большею частью в нем не было и помину о каком-нибудь порядке). Во многих из этих записок пишущие останавливаются на половине своего труда с вопросом весьма естественным в современной, исключительно счетолюбивой жизни: „К чему это?“ – Авось либо пример других и удовольствие, доставляемое им чтением чужих записок, уничтожит сомнение и поддержит решимость довести начатое дело до конца. Записки современников – далеко не праздное развлечение, как думают многие; значение их гораздо выше и обширнее. Историческое повествование, как бы оно ни было подробно, передает и может передать только внешность всех сторон жизни; записки современников вливают в него душу и воскрешают жизнь давно былого. Прочтите множество историй средних веков, вы узнаете все события, внутренние их причины и последствия; но если вы не читали автобиографии Бенвенуто Челлини, вы не войдете в обиходную жизнь того времени так, как будто вы в ней росли и жили, а между тем в этой автобиографии вы не находите ничего нового против того, что уже известно из рассказов исторических»[888].
По моему крайнему разумению, все это справедливо. Впрочем, не выдаю моего мнения за непреложное; но знаю только то, что это предисловие и откровенные повествования г-на Шестакова, который так, по-видимому, правдиво сводит с пьедесталов некоторые исторические личности нашего времени, побудили меня, тридцать восемь с половиною лет почти безвыездно сидящего в моем деревенском захолустье, решиться обратиться к связкам тетрадей, заключающих в себе мои «воспоминания о разных предметах, случаях и личностях, мною встреченных и в юности, и в летах более зрелых». Много, много годов тетради эти пролежали в ящиках старого дедовского комода. Я к ним давно, очень давно не прикасался; а теперь, под влиянием воспоминаний г. Шестакова, принялся их разбирать и рассматривать. Работа эта невольным образом изобразила передо мною многое, очень многое давно прошедшее, и оно мне показалось ожившим снова со всеми своими подробностями. В этих тетрадях, между прочим, я прочел несколько фактов из жизни некоторых людей, игравших когда-то весьма крупные роли на сцене общественной и административной. Эти факты и мои личные заметки относительно этих личностей, когда-то мною сделанные, обнаружили значительную дозу тождественности в этих моих заметках с мнениями, конечно, загробными, высказанными нашим поэтом-партизаном Денисом Васильевичем Давыдовым о фельдмаршале графе И. И. Дибиче-Забалканском. Если и согласиться, что отчасти Давыдов увлекается и ошибается в своих мнениях о Дибиче под влиянием того чувства обоготворения, какое он питал к свойственнику и другу своему Ермолову, которому Дибич – нечего греха таить – так много повредил в 1826–1827 годах, то все-таки нельзя же отвергать живых и сильных фактов и примеров, предоставляемых Давыдовым в его записках, напечатанных в «Русском архиве»[889].
В моих юношеских воспоминаниях, в тетрадях 1826–1828 годов нашел я там и сям, между прочим, случаи и факты, касающиеся жизни человека, далеко не столь высоко возведенного на степень почестей, как граф Дибич, однако генерала от инфантерии, александровского кавалера и имевшего орден Георгия 2-й степени[890]. Я говорю о графе Сергее Михайловиче Каменском. По смерти младшего брата его, Николая, умершего в 1811 году в Одессе от ран и под командою которого начал свое военное поприще Сергей Михайлович, вдруг в начале войны 1812 года открывается перед ним самобытная военная деятельность. В мае месяце он начальствует корпусом во 2-й западной армии, но князь Багратион, зорко понимавший с первого взгляда каждого своего подчиненного, от генерала до рядового включительно, тотчас же сбывает графа Каменского генералу Тормазову, начальствовавшему запасною армиею, взявшею Кобрин
