Воспоминания петербургского старожила. Том 1 - [122]

Откровенная простодушность графа Канкрина даже в самых важных государственных делах финансовой политики многими десятками лет опередила собою в России ту методу «будто бы» откровенной дипломатики, какую ввел в Европе нынешний германский канцлер[858] князь Бисмарк. Однако бесцеремонный и грубо-угловатый Канкрин нередко откровенничал не только относительно дел и фактов, но и относительно людей, и вот эти-то люди, большею частью мизинца его не стоившие, делались его врагами и вменяли себе в обязанность подкапываться всеми средствами под корень этого громадного и ветвистого кедра.

Слишком многим в России известен анекдотивный случай, бывший за сорок пять лет пред сим во время одного из заседаний Комитета министров, куда один из членов Комитета, следовательно, один из министров или из немногих сановников, особенною, как это бывает, монаршею волею назначенных для принятия участия в делах комитета, внес в комитет какое-то бюджетное соображение по своему министерству, по-видимому, написанное наскоро и вышедшее из неумелой головы какого-то канцелярского горе-прожектера, по-видимому, несильного даже в простых арифметических приемах. Канкрин, рассматривая эту цифирную записку во время ее доклада присутствию, понаделал карандашом на особом листе большое количество своих довольно строгих замечаний, доказывавших, что сметный проект наполнен грубыми ошибками. Министр, внесший свою бюджетную записку в комитет, был из числа тех горделивых бояр былого времени, которые свое Я считали непогрешимым, подобно безукоризненности, какою пользуется папа римский, а потому этот вельможный и, конечно, сиятельный барин сказал Канкрину с великосветскою небрежностью в ответ на указания последним слишком крупных счетоводственных промахов:

– Верю, граф Егор Францович, что «вы» (сильное донельзя упирание на это местоимение) могли найти здесь некоторые мелочные, ничего не значащие недосмотры одного из моих бухгалтеров, проверять которые, право, я не имею времени, да и к тому же «я» (новое сильное упирание и на это слово с полнейшею его отчеканкою) ведь никогда ни бухгалтером, ни кассиром, ни контролером не был.

На эту выходку Канкрин дал свой знаменитый отпор, в тот же день облетевший весь город и затем, благодаря крылатой почте, понесшийся как вихрь по всей России. Отпор этот, высказанный Канкриным с самою благодушною улыбкою его своеобразным германским отчетливым и резким акцентом, был таков:

– Так выходит на поверку, что я счастливее вашего сиятельства, потому что и в коронной службе его императорского величества всемилостивейшего моего государя, и в партикулярной на банкирской конторе Перетца я бывал и бухгалтером, и контролером, и кассиром, только одним никогда не бывал, могу уверить вас, ваше сиятельство, Канкрин дураком никогда не бывал[859].

Можно себе представить, каким другом Канкрину был после этого отзыва, сказанного, впрочем, с самым откровеннейшим простодушием, этот его сотоварищ по Комитету министров[860].

К числу сановников того времени, неласково расположенных к Канкрину и недовольных им, принадлежал министр новосозданного тогда Министерства государственных имуществ[861] граф Павел Дмитриевич Киселев, которому для его хозяйственных затей постоянно необходимы были деньги сверх сметы, ограничивавшей расходы его министерства, раздутого в несколько департаментов, канцелярий, комиссий, комитетов, палат и управлений из одного миниатюрного департамента под началом деятельно-исполнительного сенатора Николая Порфирьевича Дубенского[862]. К сожалению, первоначальные агрономико-хозяйственные затеи графа Киселева всего более похожи были на мыльные пузыри, какими не одна только, а многие из этих затей, отличавшихся полнейшим отсутствием русского характера и духа, оказались. Граф Киселев в Канкрине постоянно и почти систематически встречал сильный тормоз, мешавший ему приводить беспрепятственно в действие многие его радужные мечты в отношении к благоустройству многих миллионов душ государственных крестьян и в отношении к процветанию важных сельскохозяйственных отраслей в нашем отечестве. Отказы Канкрина Киселеву были всегда более или менее характеристичны, особенно когда ему хотелось, чтоб отказы эти приобретали гласность и заинтересовывали собою не только столицу, но и вообще все русское общество во всей России и Сибири, от Петербурга до Камчатки и до окраин Крыма и Кавказа. Так, например, однажды граф Киселев приехал к графу Егору Францовичу с каким-то прелестным проектом еще более прелестных общерусских и с тем вместе повсеместных ферм, долженствовавших, на бумаге по крайней мере, произвести самую благодетельную реформу во всем хозяйственном строе нашего обширного отечества. Нужно было только (безделица!..) несколько миллионов рублей, в ту пору, в начале 40-го года, не ассигнационных, а серебряных.

– Я сейчас от государя, – говорил граф Павел Дмитриевич, – его величество в восхищении от моего проекта, осуществить который можете вы, граф Егор Францович, не отказав мне на этот раз в пособии нескольких миллионов рублей. Государь император, очевидно, постиг всю важность моего проекта, проекта вполне усовершенствованного офермирования всей страны для примера и назидания всем землевладельцам-помещикам, этим плантаторам, засыпающим в неподвижности благодаря спасающему, столь несправедливо, их от гибели обязательному крепостному труду, столь унизительному для человеческого достоинства. Его величество, выслушав снисходительно и даже радушно мою докладную записку, изволил сказать мне, находясь, заметьте, граф, в приятнейшем расположении духа: «Поезжай к Канкрину и проси об этих деньгах „нашего старого скрягу-ворчуна“ (подлинное слово его величества!) от моего имени».