Воспоминания. Мемуарные очерки. Том 2 - [92]
Булгарин, который в это время, как всегда, проводил лето в своем поместье Карлово (под Дерптом) и не знал ни о заключении негласного комитета, ни о реакции царя, попытался печатно ответить на критическую статью Корфа. Весь очередной свой фельетон из цикла «Журнальная всякая всячина» он посвятил этому сюжету. Лишь в середине июля он был подан в цензуру, поскольку нужно было время на то, чтобы газета с текстом статьи Корфа дошла в Дерпт, Булгарин обдумал и написал свой ответ и переслал его в Петербург. Поскольку цензурный комитет был напуган выговором цензорам за пропуск булгаринских воспоминаний о Сперанском, он передал Корфу новый текст Булгарина на эту тему. Корф прочел его и снабдил подробными замечаниями (они даны под строкой курсивом). В результате цензурный комитет запретил публиковать ответ Булгарина.
Однако ж в моем ливонском уединении я не только не получаю, но даже не вижу русских газет и журналов (кроме своей газеты и журналов, издаваемых министерствами), и не только не тоскую, а напротив, весьма счастлив и доволен. – Приятель мой прислал мне на днях № 138 «Русского инвалида», в котором напечатана статья, до меня касающаяся. Из уважения к лицу, написавшему эту статью, почитаю долгом отвечать на объяснения.
Дело идет о М. М. Сперанском, о котором я высказал, что знаю об нем и что можно было высказать, в пятой части моих «Воспоминаний». Автор статьи «Русского инвалида» полагает, что я рано вспомнил о М. М. Сперанском – и находит ошибки в представленных мною фактах и числах[685]. Уважаю каждое чистосердечное мнение и благонамеренное суждение, и прошу снисхождения к моему собственному мнению.
В светских обществах и в нашем миниатюрном литературном мире известно, что один весьма почтенный ученый и заслуженный муж занимался собиранием материалов для составления полной биографии М. М. Сперанского в законодательном отношении[686], потому что он более всех участвовал в исполнении великого предначертания наших государей к составлению полного и систематического Собрания законов. Таким образом, биография Сперанского будет заключать в себе историю русского законодательства в царствование императора Александра и нынешнее благополучное царствование. Нет никакого сомнения, что творение, написанное человеком умным, талантливым и знающим совершенно законодательство, будет любопытно, поучительно и важно во всех отношениях, особенно потому, что из всех наших историй невозможно составить никакого систематического понятия о законодательствах каждой эпохи. Но мне кажется, что биография Сперанского в этом деле будет дело постороннее или, как говорится, hors d’oeuvres[687]. Жизнеописания важны только тогда, когда лицо действовало самостоятельно, как, например, наши дипломаты от кончины Петра Великого до вступления на престол императора Павла Петровича, и наши полководцы, облеченные полною властию. Но Сперанский вовсе не действовал самостоятельно в русском законодательстве, а только исполнял волю законодателей[688].
Сто раз слышал я от него (а верно слышали и все приближенные к нему люди), что он никогда не навязывался ни с какими проектами и тогда только делал, когда ему что-либо поручали. Об этом я сказал и в моих «Воспоминаниях». В частной жизни Сперанского замечателен только один период, а вся его служба есть только честное, умное и человеколюбивое исполнение своих обязанностей, и это можно высказать несколькими словами, а именно, что он везде был примерный начальник, примерный подчиненный, умный, ученый и трудолюбивый исполнитель поручений. Иное дело, если б Сперанский написал записки о своей жизни, с собственными суждениями о делах и лицах, тогда это заменяло бы недостаток самостоятельности в действиях[689]. Мне кажется, что Сперанский именно принадлежит к тому роду людей, о которых не только современники, но даже история может только вспоминать[690]. Разум и познания Сперанского были велики, и следы этого остались в исполнении данных ему поручений; душа Сперанского была неисчерпаемый источник благости и высоких чувствований, и если, по мнению почтенного автора статьи в «Русском инвалиде», и об этом предмете говорится неуместно, то и чувства благодарности и привязанности современников были бы также неуместными! И на чем бы тогда основался будущий историк? Просим извинения у почтенного автора статьи в «Русском инвалиде», но я того мнения, что любить, быть благодарным, справедливым и говорить истину, хотя бы вполовину, всегда уместно, и даже над свежею могилою добродетельного мужа, каков был Сперанский[691]. Я не писал биографии Сперанского, я только вспомнил об нем в моих «Воспоминаниях», вспомнил со слезами, с чувством беспредельной к нему любви и уважения[692].
Теперь взглянем на неверности и недоразумения в моих «Воспоминаниях», которые почтенный автор взялся исправить перед публикою, как сказано в статье: «для потомства».
По первому пункту. Я не имею, с моими «Воспоминаниями», ни малейшего притязания на жизнь в потомстве; но если эти «Воспоминания» дойдут до потомства, то ему совершенно будет равно, в 1771 году родился Сперанский или в 1772 или в 1773, как полагает
