Воспоминания - [68]

Есть распространенное заблуждение, что наука — область тишины, готовых решений и довольства ими. Но на самом деле наука — это область напряженных исканий, разочарований и больших, мучительных страстей, вызывающих реакции, иногда непонятные людям, далеким от подобных переживаний.

Размолвка Л. Я. и Ю. М. меня огорчала, ведь я очень любила их обоих. Ю. М. чувствовал, что Л. Я. на него сердится. Он тоже огорчался и недоумевал, а Л. Я. расстраивалась. Ситуация, когда ссора хороших людей возникает без достаточных оснований, всегда побуждала меня помочь им помириться. Недаром Б. В. Томашевский нередко шутливо называл меня «жена-мироносица». Однажды, когда Ю. М. был у меня в гостях, мы вернулись к вопросу об обиде на него Л. Я. Он тут же сорвался с места и побежал к Л. Я., которая жила по соседству. Встретившись, они объяснились, и их симпатия друг к другу разбила все элементы взаимного недоверия. Как долго длилась обида, и как быстро они помирились! Ведь Л. Я. сама в 1932 году осуждала неспособность к примирению, ведущую к разрывам, как признак слабости характеров людей [21]. А слабыми они не были.

10. Георгий Пантелеймонович Макогоненко — мой университетский товарищ

С Георгием Пантелеймоновичем Макогоненко меня связывали годы студенчества, университетского товарищества, общность научных занятий, литературных интересов, взаимная симпатия и благодарные воспоминания о наших учителях. У нас было много общих друзей.

Я познакомилась с Юрой Макогоненко в 1934 году, когда я и он стали студентами первого курса ЛИФЛИ — Ленинградского института философии, литературы и лингвистики, какое-то время заменявшего филологический факультет университета и затем «возвращенного» в лоно университета в качестве филфака.

Юра Макогоненко выделялся из массы студентов: высокий рост, живой, активный темперамент, привычка прилично, по тем временам хорошо, одеваться — все это привлекало к нему внимание. Он пришел на факультет, уже имея за плечами «биографию» — работал на заводе, сотрудничал в газете, был человеком со сложившимся характером. Нам, пришедшим со школьной скамьи, он казался взрослым. В нашей группе литературоведов-русистов, как во всех подобных коллективах, стали образовываться компании. Одна из наших студенток, Ада Иванова, впоследствии учительница литературы в школе, «классифицировала» эти компании, назвав одну из них «аристократы», другую «общежитийцы», а третью, к которой принадлежали она сама и я, — «маленькие». В эту группу входили вчерашние школьники, которые были в меньшинстве, так как при приеме в университет преимущество предоставлялось абитуриентам, имевшим рабочий стаж, пришедшим из армии и многим другим. И мы действительно могли называться «маленькими» по своему возрасту. Мне исполнилось 17 лет уже на первом курсе, но классификация, предложенная Адой Ивановой, мне не нравилась, казалась обидной. Юра Макогоненко принадлежал к группе «аристократов», в которую кроме него, чрезвычайно эрудированного Ильи Сермана и еще нескольких студентов, входили две самые интересные девушки группы, признанные в нашей среде красавицами. Помимо И. Сермана Макогоненко был особенно близок с А. М. Кукулевичем. Этот одаренный молодой ученый погиб на Ленинградском фронте. Через год, когда мы были на втором курсе, Макогоненко, которого поначалу некоторые ассоциировали с героем «Майской ночи» Гоголя, стал заметен и популярен на факультете. Всегда веселый, оживленный, он принимал участие в общественных делах, выступал на собраниях, включился в борьбу молодого поколения литературоведов против вульгарного социологизма и засилия РАППа в литературе.

Занимался, готовился к семинарам и экзаменам он тоже с энтузиазмом. В ту пору наши занятия происходили «во вторую смену», и вечером нередко гасло электричество. Мы, бывшие школьники, по детской привычке радовались, что лекций не будет, и оживленно обсуждали, куда бы пойти — в кино или есть мороженое. Юра Макогоненко пытался взывать к нашей сознательности: «Дураки! Чему вы радуетесь? Мы с таким трудом попали в университет. Многие, кто держал экзамены, не попали. Нам читают лекции лучшие ученые, а вы радуетесь, что лекции не состоятся». Стремление к познанию, любовь к литературному труду, неутомимое прилежание впоследствии стали особенностью Макогоненко, им он оставался верен всю жизнь. Его неиссякаемый энтузиазм труженика науки, влюбленного в литературу, делали его обаятельным лектором-просветителем. Недаром его любимым героем в литературе XVIII века стал Н. И. Новиков.

Любовь к литературе XVIII века и интерес к историческому и литературному процессу этой эпохи не только Георгию Макогоненко, но и всем нам, его однокурсникам, внушил Г. А. Гуковский своими прекрасными лекциями и собственной увлеченностью. Макогоненко любил и чтил Гуковского в самых разных обстоятельствах: в годы успехов этого ученого и во времена гонений на него. Себя Георгий Пантелеймонович часто с искренней скромностью оценивал как последователя любимого учителя. Помню, как на семинаре Гуковского Юра Макогоненко, размахивая красивыми, крупными кистями рук, горячо доказывал, что либеральные иллюзии в некоторых главах «Путешествия из Петербурга в Москву» Радищева отражают взгляды героя книги — повествователя, а не автора произведения.