Воспоминания - [69]

Мне, увлеченной, как и многие мои товарищи по курсу, литературой и искусством XVIII века, казалось, что Юра Макогоненко чем-то напоминает деятелей этого времени: высокий рост, «мужская» внешность при склонности к полноте, любовь к жизни со всеми ее обольщениями: красивыми женщинами, дружескими пирами и комфортом. Особенно это бросилось мне в глаза во время застолья по случаю защиты кандидатских диссертаций Макогоненко и Е. И. Наумовым. Юра Макогоненко в седом парике с косичкой, в белой шелковой рубашке так азартно наслаждался товарищеским ужином и шумной беседой, что заражал всех своей веселостью.

В понятие Макогоненко о комфортной, «хорошей» жизни входила как непременное условие дружба с порядочными, талантливыми людьми, с изящными умными женщинами, к которым он относился «по-джентльменски», рыцарственно. Эта высота его взгляда на женщину явственно проявилась в его отношении к замечательному поэту, много пережившей и страдавшей, больной женщине Ольге Берггольц (одно время она была его женой). Обращало на себя внимание и то нежное уважение, которое Георгий Пантелеймонович проявлял по отношению к своей семье и к ее женщинам. Он гордился их красотой и талантами.

Известна была доброта Г. П. Макогоненко, его готовность прийти на помощь близким и не очень близким людям, оказавшимся в тяжелой ситуации. Так, во время блокады Георгий Пантелеймонович, сотрудничавший в Радиокомитете, в котором были сосредоточены общественная жизнь города и дух его сопротивления насилию и угрозе фашистской оккупации, приезжал с фронта и привозил микроскопические подарки женщинам-сотрудникам (сухарь, кусочек хлеба, конфету). Когда детская писательница Александра Иосифовна Любарская, подвергшаяся аресту, потерявшая мужа, погибшего после осуждения, была выпущена из тюрьмы, ее встретил и привел домой Г. П. Макогоненко. Когда после блестящей конференции, посвященной «Слову о полку Игореве», в партбюро филологического факультета поступил клеветнический донос на одного из докладчиков — Ю. М. Лотмана, — и началось разбирательство с допросами слушателей, Г. П. Макогоненко явился на партбюро и, опровергнув донос, взял на себя ответственность за все, что происходило на конференции.

Макогоненко сыграл большую роль в том, что Б. М. Эйхенбаум, ошельмованный, отстраненный от работы в университете и лишенный возможности публиковаться, был привлечен к участию в изданиях «Библиотеки поэта». Здесь надо сказать, что смелость и самостоятельность в принятии этого решения проявил и возглавлявший тогда редколлегию издания В. Г. Базанов, очень считавшийся с мнением Макогоненко.

Макогоненко оказал влияние и на судьбу другого крупного филолога-литературоведа и лингвиста-германиста (впоследствии академика) В. М. Жирмунского. Когда в начале войны ученый был арестован как «немецкий шпион» за многолетнюю переписку с немецкими лингвистами и занятия языком и фольклором немцев-колонистов, Г. П. Макогоненко, воспользовавшись прямым телефоном, позвонил из Радиокомитета высшему начальству НКВД, объяснил значение трудов Жирмунского и дал ему характеристику как деятеля отечественной науки и патриота. Жирмунский вскоре был освобожден. Георгий Пантелеймонович говорил: «Никогда, даже в безнадежной на первый взгляд ситуации, нельзя опускать руки, ослаблять усилий. Будем бороться, а что получится, будет видно».

Многие ученые, пользовавшиеся высоким авторитетом в научной среде, ценили Макогоненко как знатока литературы и исследователя (П. Н. Берков, Г. А. Бялый и др.). На Ю. М. Лотмана Г. П. Макогоненко обратил внимание, когда будущий ученый, в то время тринадцатилетний школьник, по собственной инициативе посещал лекции по античной истории. Георгий Пантелеймонович любил вспоминать о том, как он снисходительно заговорил с этим необычным посетителем факультета и был поражен его эрудицией. Впоследствии эти два исследователя литературы XVIII–XIX веков нередко спорили на научные темы, но неизменно проявляли взаимную симпатию и уважение друг к другу.

Позволю себе вспомнить еще один, «бытовой», эпизод. В пору, когда поездки за границу для ученых были затруднены, а туристические поездки еще были редки, Г. П. Макогоненко впервые поехал в Италию с туристской группой, в которой большинство составляли работники образования. Женскую часть группы обижало, что профессор держится гордо, не участвует в общих прогулках, ни с кем не «дружит». Последней каплей, переполнившей их терпение, стало то, что Георгий Пантелеймонович вечером сидел за столиком на площадке перед фасадом гостиницы, пил вино и курил сигару. Это было воспринято как «вызов коллективу». Было созвано собрание туристской группы, и Макогоненко было вынесено порицание, на которое он никак не отреагировал, так как на собрание не пришел. На следующее утро до завтрака он отправился на рынок и купил махровый халат. Увидев пакет, с которым профессор явился на завтрак, дамы набросились на его покупку, порвали бумагу, обнаружили халат и стали расспрашивать, где он приобрел «эту прелесть» и сколько заплатил; а затем, после завтрака, всей гурьбой во главе с переводчицей отправились на рынок за халатами. Торговка, увидев, каким успехом пользуется ее товар, немедленно подняла цену. На протесты покупательниц, которые напомнили ей, что час назад турист из их группы купил такой халат вдвое дешевле, торговка возразила: «Но ведь он такой обаятельный». В обаянии Г. П. Макогоненко немалое значение имело то, что за его мягкостью крылась твердость, своеобразный стоицизм, присущий его индивидуальности и поколению, к которому он принадлежал.