Воспоминания - [17]

Благосостояние наших родителей все время колебалось. Когда они поженились, они были очень бедны, но благодаря их упорной работе, им удалось выбиться из бедности. До революции, «в мирное время» (постоянное выражение родителей), они жили хорошо, снимали хорошую квартиру. От былого благополучия у нас сохранились: у Инны детское пальто с обезьяним мехом, а у меня шубка, в которой меня впоследствии украли. Привычку к благополучному семейному укладу родители сохраняли и впоследствии, лишь под нажимом очень тяжелых обстоятельств сдавая свои позиции и отступая от обычая «жить по-людски». Так, хотя в квартире на Старо-Невском была в кухне поставлена буржуйка-времянка, около которой все грелись и на которой сушили хлеб, квартира была в порядке, у детей по возможности была няня (не всегда), а маленькому Юре, когда ему было около двух лет, на заказ сшили серый костюмчик с пиджачком и пальтишко с воротником белого горного козлика. Этот нежный белый воротничок как-то соответствовал кудрявой белой головке, нежному личику и большим серым глазам ребенка. Взрослые любовались тем, что, надев костюмчик, он стал расхаживать, заложив руки за спину, как папа, хотя руки у него за спиной не сходились. Через какое-то время, когда Юре было около трех лет, мама сама сшила ему синий бархатный костюмчик. Помню, когда папа повел всю нашу детскую команду в Эрмитаж, Юру контролер не захотел пропустить как слишком маленького и ненадежного. Но когда Юра важно вынул из кармана часы-луковицу, принадлежавшие деду, контролер снизошел, заявив, что раз человек при часах, его нельзя не пропустить.

Однако в самые ранние годы нашего и Юриного детства нам жилось очень трудно. Помню, как мы, дети, сидели на песке в Сестрорецке и проходившая мимо наша дальняя родственница стала громко корить маму и нас, что годовалый Юра одет в девичьи панталоны, к тому же запачканные в песке. Она была замужем за ответработником, недавно приехала из Франции, была наверху своего благополучия и бесцеремонно щеголяла им. Годовалый Юра, несмотря на свой возраст, уже был интеллигентен, как папа. Эту чеховскую интеллигентность он вполне унаследовал. Ее ему хватило на всю жизнь. Он смутился, встал, отряхнул штанишки и, обняв старшую сестру, уткнулся в ее плечо, а родственница продолжала греметь: «Я так и быть подарю вам для него костюмчик!». И действительно она подарила красный костюмчик из хлопчатобумажного трикотажа, который мама приняла, к моему огорчению, и Юра довольно долго его носил. В этой связи вспоминается другой, более поздний, случай в нашей семье. Вещи переходили от старших детей к младшим, и Юре часто доставались вещи от трех сестер. Когда он пошел в школу, сразу во второй класс, дети обнаружили, что он ходит в девичьем капоре, и его стали дразнить «мадам Лотман». Он пожаловался маме, и мама возразила: «Разве это обидно? Ведь меня тоже называют „мадам Лотман“, и я не обижаюсь». Однако капор был заменен на вязаную шапочку. Подражать папе Юра стремился с раннего детства. Это желание у него тоже осталось на всю жизнь, и это было ему легко. У него было много черт, идущих от папы. Он, как и отец, был очень музыкален. Отец сам не играл ни на каком инструменте, но очень любил и понимал музыку. Чудачка-учительница музыки Клара Людвиговна, физиономистка, говорила, что у нашего отца глаза Бетховена. Юра, когда ему еще не было года, стоя в кровати, дирижировал, когда Инна или кто-нибудь из гостей играли на пианино. А в шесть лет он уже маленькими ручками играл сам. На одном из конкурсов молодых дарований он получил премию, причем когда он кончил играть, в зале раздались аплодисменты и смех. Его не было видно, и ведущий концерта конферансье поднял его и поставил на крышку рояля, а он церемонно и вежливо, как папа, раскланялся. Клара Людвиговна говорила, что он берет аккорд не рукой, а душой. В шесть лет Юра заявил, что, когда вырастет, выстрижет себе на макушке лысину и отрастит усы. Папу за его усы в его родной семье называли Тараканыч. Уже во время войны в армии Юра носил усы, за что не раз выслушивал замечания и приказы сбрить. В конце войны какой-то генерал, увидев усатого солдата, воскликнул: «А это что за гусар! Сбрить и доложить!». Это был не последний случай, когда Юра вынужден был сбрить усы. От папы у Юры шла его чуткость, его способность поразительно понять другого человека и терпимость. Отец никогда не делал замечания в нашей большой семье, в противоположность маме, которая легко раздавала приказы, а если они не выполнялись, то и шлепки. Юра впоследствии тоном осуждения сказал, что отец промолчал всю жизнь, ничего не говоря детям. С мамиными же приказами Юра считался меньше, чем мы, старшие сестры. У мамы несколько ослабел волевой посыл к четвертому ребенку, и ко времени, когда Юра взрослел, его больше воспитывал общий дух семьи, наши детские очень интересные игры, чтение вслух, в котором участвовала вся семья, чем чьи-либо приказы. У Юры впоследствии проявились и мамины черты: вспыльчивость, темперамент, отвага, стойкость. Как говорят в боксе, он хорошо держал удары. От мамы к нему пришла и творческая фантазия — прекрасная черта ученого. Папа был логичен, острожен в суждениях и всегда опирался на свою широкую эрудицию, которую постоянно пополнял, читая серьезные книги, главным образом исторического содержания. Мама же была сказочница. По вечерам, когда мы ложились спать, она оставалась в нашей спальне и рассказывала нам длинные романы своего сочинения, романтические, напоминающие современные мексиканские сериалы. Они вполне заменяли нам не существовавшее тогда телевидение. Отец сердился, кричал из соседней комнаты, что детям пора спать, но это придавало лишь еще большую эмоциональную напряженность рассказам. Прежде чем перейти к дальнейшим рассказам о нашем детстве и о Юре, позволю себе вставить замечание о том, что я, будучи в эвакуации воспитателем в детском доме сирот, детей ленинградской блокады, следуя примеру мамы, рассказывала в спальне (в каждой спальне было по двадцать пять детей) своим воспитанникам романы, но не своего сочинения, а прочитанные. И пока я рассказывала в спальне младших мальчиков, затем в спальне младших девочек, в спальне старших детей меня терпеливо ждали. Детям это заменяло и телевизор, которого тогда не было, и кино, и книги, которых тогда там было очень мало. К тому же это было проявлением уюта и интимного общения детей со взрослыми.