Воспоминания - [18]

О Юре можно сказать словами Гёте: «Vom Vater hab' ich die Statur, | des Lebens ernstes Führen | vom Mütterchen die Frohnatur, | Und Lust zu fabulieren». Наш отец действительно был человек хорошего тона, изящный и уязвимый. Он нередко бывал грустен и искал у мамы моральной поддержки, хотя при этом был большим юмористом и любил веселье. Но веселым он чаще всего бывал в обществе детей. Он как бы уходил в это общество от грубых проявлений жизни, глубоко его ранивших. Мама же воспринимала жизнь с ее жесткостью смело и управляла семьей, как маленьким кораблем в бурном море. У нее был одесский темперамент. Впоследствии Юра, переживший много опасностей, тревог, непосильных нагрузок и несправедливости, говорил мне: «Ты видела меня когда-нибудь грустным?». Уже во время тяжелых, беспрерывно преследовавших его болезней на вопрос о том, как он себя чувствует, он неизменно отвечал: «Очень хорошо». За день до того, как он потерял сознание перед смертью, он вдруг почувствовал себя очень хорошо, как будто заново родился. Так было перед смертью и с нашим отцом. Юра сейчас же попросил дежурившую около него Любу Киселеву, его ученицу, позвонить нам из Тарту в Ленинград и сказать нам, что он хорошо себя чувствует, чтобы мы пережили еще раз счастье надежды. Это было еще не последнее проявление его поразительной способности понимать душу другого человека, сопереживать. В последние часы своей жизни он сказал своему врачу Светлане Николаевне Денкс: «Я сегодня ночью, наверно, умру. Не огорчайтесь. Это бывает с больными. Не могут же все выздоравливать!». Говорят: «Каков в колыбельке, таков и в могилке». Необыкновенная чуткость и способность понимать другого человека, которая дала ему впоследствии дар понимать писателей, культуру и психологию целых исторических эпох, проявлялась с самого раннего детства и не покидала его в самых жестоких обстоятельствах, которые, казалось бы, должны были заставить его думать о себе, а не о других.

Совсем дитя, Юра, снисходя к моему несчастью, частому нечаянному битью посуды, предлагал: «Ребяточки, я скажу, что это я разбил чашку, меня не накажут, я маленький». Совсем еще маленьким, получая в виде привилегии, как младший в семье, мандаринку, он делил ее на дольки, с беспокойством подсчитывая, всем ли достанется. Выручал он нас и тогда, когда мама, сознавая, что нам не хватает питания — витаминов и жиров — заставляла нас пить рыбий жир, причем каждому наливалась стопка. Юра, конечно, в тайне от мамы, брался выпивать за всех рыбий жир и исправно уничтожал его, но, как потом, когда под буфетом было обнаружено большое жирное пятно, выяснилось, выливал рыбий жир в щелку в полу.

У Юры была странная игра: он любил меня пугать. Я, зная эту его привычку, видя, что он меня пугает, неизменно очень сильно пугалась, как по команде, и при этом испытывала сильное потрясение. Это его забавляло. Уже подростком, когда мне было лет 18–19, я, студентка университета, занималась творчеством Кукольника, а Юра выскакивал из-за угла темного коридора и гробовым голосом цитировал из драмы Кукольника «Доминикино Зампиери»: «Другой Зампиери!». Так у автора драматической фантазии обозначалось появление призрака. Юра проделывал эту шутку несколько раз, и каждый раз я пугалась. В этом желании напугать я не вижу ничего для него специфического: такие шутки очень типичны для мальчиков. Они более, чем девочки, любят таинственные игры с острыми эмоциями. (Характерно, что девочка в «Кентервильском привидении» Оскара Уальда вступает с привидением в гуманные отношения, а мальчики строят ему всякие пакости.) Кроме того, у Юры была уже тогда склонность к шуткам и розыгрышам, сохранявшаяся и во взрослом возрасте (о шутках и розыгрышах Юры и его тартуских друзей много вспоминал Борис Федорович Егоров). Я вспоминаю, что, когда мы жили на даче в Репине, Юра с целой компанией подростков и юношей, собираясь встречать вечером в субботу родителей на вокзале, решили одеться привидениями. Они надели на себя простыни, кто-то взял череп и прикрыл его простыней, а Юра просто остался в трусиках, накинул на плечи небольшую скатерть, голову покрыл салфеткой, перетянутой пояском, на манер головного убора жителя пустыни, и в руки взял косу. Я знала об этой затее, но костюма Юры не видела. И когда в лунном свете он показался и с деловым видом стал закрывать веранду на ключ, я с испуга села на крыльцо, а соседская нянька упала в крапиву и там охала. Конечно, через минуту мы все трое хохотали. Понимаю, что эти случаи перебивают мысль о присущей Юре чуткости. Но ведь я пишу о жизни, а не доказываю тезис. В жизни сущность человека или отношений проявляется дискретно, как алмаз среди пустой породы. И вот такой случай. Однажды Юра, когда ему было лет шесть, выскочил из-за куста сирени и напугал меня (мне было около 11 лет). Я очень сильно испугалась и дала ему такую пощечину, что он сел на дорожку, но тут же вскочил и закричал: «Не бойся, не бойся. Мне не больно. Не беспокойся». Он в одну минуту осознал, что я тут же остро раскаялась, и думал не о своей обиде или боли, а о том, что чувствую я.