Воспоминания - [19]

Однажды, уже после войны, в университетской столовой он между прочим рассказал, что его чуть не убил его командир. «Дело было зимой на фронте, в большие морозы в степи, градусов тридцать, ветер, поземка, и все время от пулеметных очередей рвется связь. Я ползаю по полю, уши завязаны шапкой-ушанкой, рукавицы приходится снять, руки немеют, и только налажу связь в одном месте, она рвется в другом. Вдруг я что-то почувствовал. Оглянулся: надо мной стоит мой командир с револьвером и стреляет мне в затылок. Два раза выстрелил, но к счастью, оба раза осечка. Он, представляешь, заплакал и мне же жалуется: „Сволочи! Не могут командиру оружие почистить!“». Я похолодела, выслушав этот рассказ, и говорю: «Его самого, гада, нужно было убить!». А Юра: «Что ты! Мне его, поверь, стало жалко. Плачет, как ребенок. Его, как только я налажу связь, из штаба матерят, почему связи не было. А через минуту опять связи нет. И вообще я понимал его. Он — детдомовец. В детстве его били. Учился плохо. Недоедал много. Много в жизни было плохого и мало хорошего. Авторитета у солдат нет». Характерен и другой рассказанный им эпизод. Юра был в части «связь артиллерии». Он носил пудовые катушки с кабелем. Худенький, небольшого роста, он справлялся с большими нагрузками. Заикаясь с шести лет, на войне научился четко говорить по телефону и передавать сведения и координаты для корректировки стрельбы. Очень часто он находился на нейтральной полосе, обстреливаемой с двух сторон. Однажды он оказался на таком обстреливаемом ничейном лугу. «Обстрел страшный, а еще налетели самолеты и сбросили несколько бомб. И вот в этой обстановке ко мне мордой к лицу, глаза в глаза, щекой к щеке прижался заяц. Мы так и лежали. Обоим было страшно, но представляешь, как это переживал заяц, что ему казалось? Я стал его тихонько поглаживать, и он вздрагивал». Это Юра в своих воспоминаниях тоже рассказывает. Другой схожий случай. Юра еще с двумя солдатами как наблюдатель, как корректировщик артиллерии, оказался на ничейной полосе в маленьком садочке, который очень простреливался. В садочке не было ничего, кроме сливовых деревьев и яблонь. Причем плоды были не вполне зрелые. Есть было нечего. И вот Юра соорудил подземную печку, дым от которой под землей рассеивался в маленьких тоннелях. В этой печке в котелке он варил компот из слив и яблок, конечно, без сахара. Компот был кислый, но товарищи, вкушая эту горячую пищу, говорили: «Как дома!». От этих военных эпизодов по ассоциации перейду к мирному времени, после войны. Однажды мы с Юрой, очень голодные, из библиотеки заскочили в «Минутку», где были кофе и пирожки. Перед нами оказалась женщина, скупившая целый мешок пирожков с яблоками, которых мне очень хотелось, не оставив нам ни одного. Я стала протестовать, тем более что женщина, как мне казалось, вела себя бесцеремонно: она зорко следила за тем, чтобы ей в кулек положили все, что было на прилавке. Юра мягко остановил меня: «Что ты, пирожков не видела? У нее гости. Она в волнении». Я устыдилась за свое «голодное озлобление» (выражение Льва Толстого), а главное — за свой аппетит и за неумение встать на чужую точку зрения. Юра любил готовить и угощать. Еще совсем маленьким он важно смешивал все, что ему давали на завтрак: яйцо, хлеб с маслом и прочее, что было под рукой, и называл это «объедением». Впоследствии кулинарные импровизации Юры, состоявшие обычно из весьма скромных компонентов (время было голодное), в нашей семье так и назывались «объедением». Однажды в одну из небогатых едой минут нашей жизни он, шаря по квартире в поисках продуктов, нашел кулек с сушеными помидорами и, приняв их за сухофрукты, сварил компот. Ляля по этому поводу сочинила стихотворение: «Жил был брат. / Он был гад. / Варил компот с помидорами / И разными прочими онёрами. / От восторга млел, / Но сам компота не ел». К своей свадьбе с Зарой он помогал подготовить угощение, с организацией которого было тоже очень туго. Помогал печь пироги с картофелем и капустой. Во время свадьбы ему также пришлось проявить свою толерантность. Невеста, молодая, энергичная, с длинными прекрасными каштановыми косами и голубыми глазами небесной чистоты, комсомолка Зара, опоздала на собственную свадьбу, потому что ее тетя (Мария Ефремовна) отказалась почтить свадьбу своим присутствием. Дело в том, что Зара очень рано лишилась сначала матери, а затем и отца и воспитывалась в детском доме. Тетя же ее потеряла сына на войне (он трагически погиб 9 мая 1945 года) и очень хотела, чтобы Зара по окончании школы жила у нее. Она и поселилась у нее в студенческие годы. Для тети замужество Зары было крушением всех ее планов и надежд на будущее. Впоследствии, уже переехав в Тарту и находясь на попечении Юры и Зары, она не прощала Юре его женитьбы на своей племяннице. О детях Юры и Зары она говорила: «Мишенька, чудный мальчик — весь в Зару, а Гришка — сущий черт, вылитый Юрий Михайлович!». Так вот Зара опоздала на свадьбу, а после этого завалилась на кровать, повернулась спиной к гостям, ее же друзьям, и рыдала. Гости между тем бродили по квартире и съедали запасы, приготовленные для торжественного стола. Юра нежно урезонивал Зару, но она не поддавалась. Я, видя дезорганизацию вечернего праздника, понемногу накалялась. Желая прервать затянувшиеся переговоры, Юра поставил вопрос ребром: «В конце концов, кого ты любишь больше: меня или тетю?». Надо сказать, что я всегда против таких резких альтернатив. Но для меня было ясно, что должна невеста ответить на такой провокационный вопрос. И вдруг Зара сквозь рыдания изрекла: «Конечно, тетю». Я отвела Юру в сторонку и говорю: «Слушай, пошлите ее к тете!» — «Что ты?! — отвечал Юра нежнейшим голосом. — Это она по глупости». Приведу другой — академический довольно недавний случай. Известный ученый, мой товарищ по университету, ставший завкафедрой, очень милый человек, спорил с Юрием Михайловичем по вопросу о «Капитанской дочке» Пушкина в своем труде. Я читала и его работу, и работу Юры, с которой он спорил, и считала, что Юра более прав. В перерыве одной из конференций профессор подходит к Юре и говорит: «Вы читали, я с Вами довольно резко полемизирую о том-то и том-то?». Юра отвечает: «И при этом Вы правы». Я говорю Юре, отходя на пару шагов: «Какого черта! Ведь не он, а ты прав!», а Юра мне извиняющимся голосом: «Но ему так хочется!».