Воспоминания - [19]

Прошло ещё немного времени. И Стаси Фанни стала осязаемо чувствовать сперва не ясное тепло, истекавшее как будто от этих мирно и молча сидевших рядом посетителей. Наконец, волны этого родственного тепла. Немного грузноватые, могучего сложения, с большими налитыми руками, которые здесь были им ни к чему — мешали даже… Некуда было им было девать такие руки в огромной этой спальне со стенами и потолком покрытыми толстой шикарной многоцветной лепниною, с кроватью–ладьёю, на которой разместилась бы, приведи случай, большая, — человек в шесть–восемь или больше, — крестьянская семья…

Они смотрели на Стаси Фанни пристально и по–свойски, восторженно даже, — наслыша от Бабушки о её лазаретных подвигах на самой той Русско–японской войне, — будто давно знали её.

И теперь Стаси Фанни сама внимательно разглядывала лица их — обветренные, солнцем прерий окрашенные, с ресницами выцветшими, смахивавшими ну точно на поросячьи, с полузакрытыми ими сплошь синими глазами — такими знакомыми, родными даже!

Она только теперь понимать начала, что это совсем не посторонние, не чужие! … — Вот ведь и доктор говорил, — сказал кто–то из них, — лучше тебе, внученька? Личико живым стало. — Говорил. — Пора, говорил… В дорогу пора, внученька, к дому ближе… А?

- ???…

— Не сообразила, девонька? Мы — деды твои. Ну, браты родные деда твоего… И двоеродные… Ну, Шипперы мы все и Редигеры… Которые с твоего Киефернвальда — знаешь? С Эстляндского?.. — Они смешно мешали старофламандский с английским койне Америки… Полагая, видимо, что так внучке понятней будет… — Не знаешь, разве?… Знаешь! Узнала! Узнала, внученька!… Порядок!… Мы, тут вот… Двое нас… Я, значит, дед Борг Шиппер… А он, вот, кривоватенький, — дед Якоб, — Редигер… А ещё у нас Майеры–деды, Вейденшлагеры, Эйзенховеры, Молленховеры — деды тоже — полно нас! И все свои… Деревни целые–фермы, значит, своих… И в городках тоже. Мы в городках живём. В Абилине, Канзас — штат такой, губерния…(В. Д. «И ТОГДА ВМЕШАЛСЯ ЖУКОВ», РОДИНА, М. 12–1990 г.). Как приехали — так живём. Земля и здесь в Америке добрая. Родит славно. Еды много… С Божьего благословления плодимся… как кролики… Теперь вас с Бабкою Розалией ждём, когда встанешь… Нечего здесь по–пустому–то отлёживаться: дома родня заждалася вся — считай, тридцать лет от вас живого человека не было!… Лучше дома…

… Гостиницы эти больно дороги, спасу нет… — Вещал дед Якоб, до времени молчавший. — Розалия, бабка–то твоя, не говорит, — ведьма, — сколь за постой платит. Ну… Мы узнали… Как не узнать… Блажь всё это — гостиница в Нью—Йорке! Вот дома у нас — там благодать Божия! Тихо. Птицы поют только, ну и петухи… Гуси гогочут…Индейки болбочат… У нас ныне Индейская Осень… Называется так. Время такое… Воздух чистый. Молоко своё. Масло своё. Яйца свои. Мёд свой. Птица — какая хочешь — своя… Мясо, тоже там… своё. Что твоей душеньке угодно имеется, внучка!… Выздоравливай только! Мы подождём. Вместе и тронемся — к нам, с нашего ещё приезда с России сюда, с тех самых пор, поезда ходят… Быстро доедем!…

…Блаженное состояние защищённости охватило сердце Стаси Фанни. И не отпускало уже. Пока деды её были рядом…

А ещё через недельку, все вместе, сели в поезд, отходящий в Абилин…

…Маленькие городки проносились, мелькали и катились в ночную тьму, освещённые и тёмные, унылые и приветливые, крепко спящие или бодрствующие, мучимые какой то скрытой болью, а они из окон своего вагона читали, ощущали страницы их жизни и желали им добра…

…На каждой станции они поспевали бросить часть своей души. Как посылку или небольшой пакет с письмами, которые подхватывает крюк в три часа утра на тёмной и пустой станции, где они останутся до рассвета… А поезд с шумом, — чем то похожим на шум дикого бизоньего стада, проносившегося по этим долинам всего–то лет двадцать назад, — движется дальше. И вправду, он похож на бизона — на буффало — с античным профилём этого животного с крутой холкой… Ранним светлым утром он мчится через поля… (Не вспомню никак автора этих чудных строк из АМЕРИКИ семидесятых)…

12. Абилин

…Время в Абилине делилось между сном, дальними и ближними прогулками и восхитительными гостеваниями на фермах бесчисленных родичей. Считалось, что Фанни остановилась у деда Борга. Он старейшиной был меж дедовых братов. Действительно, в доме Борга и бабушки Питернеллы Стаси Фанни отдыхала от навалившихся на неё впечатлений. Бабушка Питернелла, женщина строгая, с любопытными не церемонилась. А они прорывались именно к мисс Фанни — Героине той самой, много шума наделавшей войны. Именно в доме Борга и Питернеллы вспомнила она о своём крестьянском младенчестве да и начало детства в эстляндской колонии. Потому не спрашивая никого вставала прежде первых петухов. Шла в ближний хлев (здесь это коровник). Обмывала племенным коровам вымя. И доила их руками, а не входящими прочно в обиход электрическими доилками. Доила до судорог в иструженных у операционных столов руках, наслаждаясь неизъяснимо родным, с малолетства, шуршанием молочных струй, бивших звонко и радостно, сперва о свободное дно подойника, а потом с шумом мельничного водопада в кипень жизнетворной массы тёплого — парного — молока…