Воспоминания - [17]

Стаси Фанни и всем Розенбергам (и всем едущим с ними) пришлось — в который раз! — вспомнить тревожные ночи осаждённого Порт Артура, войну: вытащив из сдаваемых чемоданов, они рассовали по карманам и ридикюлям маленькие семи зарядные Маузеры, полученные ими вместе с обмундированием ещё в Харбине и два года — в упор — не замечаемые японцами. Чувствовавший себя в поезде–ловушке как дома, сэр Джордж Патрик Констэбль, — предварительно осмотрев внимательно, прощёлкав, артистически продув и наполнив барабан и патронник — опустил в бездонный карман дорожного пальто огромный Кольт—Спешл, смахивавший на карманную гаубицу… Бог подарил нам жизнь, — сказал, — Кольт дарит безопасность (Ближайшей ночью сэр Джорж, по очереди выведя подопечных в открытый всем штормам и ветрам вагонный тамбур, учинил в бьющейся на ходу и вырывающейся из под ног гремящей железной площадке откровенную контрольную проверку личного оружия всамделищным огнём по мишеням на… удочке; конечно же, стреляла и Стаси Фанни…)

…Сутки спустя путешественники наши из окон вагона во все глаза глядели на величественную панораму укрытых вечными снегами Скалистых Гор, по ущельям которых в снежных шквалах пробивался экспресс… Остановился он к вечеру у станции с названием уже тогда известного — по крайней мере, сэру Джорджу Патрику Констэблю — курорта Банфи…

Сэр Джордж Патрик Констэбль, безусловно опытный человек и бывалый пассажир подобных поездов, регулярно к брекфесту, ланчу, дыне и

сапе приносил из багажного вагона необходимые в этой дороге припасы — в нужном количестве и ассортименте. Дело в том, что буфет в поезде пассажиров не баловал. Его стандартное меню было лаконичным: консервированное масло, сгущённое молоко, лосось копчёный, бараньи котлеты. Всё!

…Вторые сутки в пути…

Юг Провинции Альберта… Бесконечные тянутся хвойные леса… Точно такие же, как, где то на Урале и за ним, за бесконечной Барабой — за Ново николаевском, за Красноярском… Совсем такие же… Только с рыжими опушками–островками осеннего клёна, кое где кроваво красного совершенно… И такие же, как дома в России… В Сибири — прореженные буреломными лысинами бушевавших пожаров… Ночами они видны — факелы недальнего огня, полыхающие за прочерченным заревами верхового пала лесным горизонтом…

10. Манитоба

Третьи сутки…

Степи… Бескрайние равнины вспаханных паров и пробивающейся озими… Саскачеван!… Потом Манитоба!…

— Хлебное Эльдорадо Америки! — говорит сэр Джордж Патрик Констэбль… Манитоба?…Манитоба — знакомое, близкое какое то слово — Манитоба… Тёплое отчего то… Да! Пшеница! Ведь это название пшеницы! Имя пшеницы! Чудо–пшеницы — той, что дед и отец традиционно засевали — за своими лекарскими делами — в наших родных тощих пост моренных Kiefernwald–ских Эстляндских полях… Засевали парами под следовавшую за нею Золотую Фламандскую из Нижних Земель Прародины — Нидерландов… Теперь вот здесь, в Канаде, именуемую Манитобой! И именем её назвали Провинцию!…Манитоба… И какие же золотые урожаи приносила эта Золотая Фламандская! Сколько хлеба собирали с наших балтийских песков и камней!…

…В конце пятых суток пути, таким же, как в Ванкувере в день отъезда ярким солнечным утром экспресс вошел под своды Нью—Йоркского Центрального Терминала…

На перроне, в мешанине встречавших, — под заговорческим взглядом сэра Джорджа Патрика Констэбля, — Стаси Фанни и Розенберги узнали… Бабушку Розалию!… Молодую. Не стареющую!

…На белых кожаных диванах большого низкого пароконного экипажа было очень удобно и… привычно…. Они проехали мимо удивительного — в 21 этаж — клиновидно узкого здания на углу Бродвея, который мистер Джон В. Левитин, — уже теперь Нью—Йоркский поверенный Бабушки Розалии, — обозвал Утюгом… Здание, и вправду, похожим было на огромный остроносый утюг…

Они остановились в 608 номере новой гостиницы АСТОР, роскошном здании из белого камня с белыми наличниками дверей и окон, разделённых кирпичными простенками–зеркалами. Входы в гостиницу металлическими крытыми ажурными беседками чем–то очень напоминали ещё не забытые ими крыльцами московских церквей…

Поздно вечером они ужинали в ресторане на крыше. Отсюда открывался удивительно впечатляющий вид на огромный — с прочерками освещённых электрическими огнями узких улиц–ущелий — Нью—Йорк, на светлый луч Гудзона с купающемся в нём серпом новолуния…

Павильоны по краям и внутри каре открытого ресторана светились загадочно, напоминая чем–то своих собратьев в далёком теперь и уже совершенно не реальном Киото… Свет их отбрасывал причудливые тени на купы мелколистных экзотических кустарников живой изгороди… И снова напоминание о Киото — о парках его, укутанных шлейфом гор в голубом тепле лунного света… Снизу, из предъисподни окружающих здание улиц Сити, — усиливаемые раструбами теснившихся рядом зданий, — доносились, чуть слышные, заглушенные живыми ограждениями гигантской веранды ресторана, не ясные шумы толп, слонявшихся по тротуарам, мягкое цоканье копыт лошадей, даже шуршание шин конных экипажей и тихий рокот (и гудки) уже заполнявших город автомобилей…

И всё же здесь, над городом, на страшной высоте, стояла благоговейная тишина предгорий. Только хлопали, шелестели на ветру с залива флаги на мачтах башенок и павильонов, на толстых штоках, воткнутых в центры огромных и пышных цветочных клумб… И трепетали звёздно светлячки–свечи в торшерах и канделябрах на столиках и у длинных диванов–скамей, напоминая чем–то видимый когда то новогодний Париж–призрак, никогда наяву не существовавший, приснившийся, привидевшийся когда–то, неизвестно когда, неизвестно зачем…