Воспоминания - [16]

С детства усвоили они древнюю истину: кто никуда не плывёт — для тех не бывает попутного ветра. Их попутный ветер был с ними…

Мир им открылся — без края и конца. Вселенная!

…Теперь, вечность спустя, вместе со Стаси Фанни, слушают они сменяющие друг друга знаменитые камерные оркестры, билеты на которые на материке — ни в Канаде ни в США — не поймать ни заказать… Слушают, или учатся слушать, или привыкают слушать входящую, — говорят, — в моду, да ещё и по окончании многодневного шторма, называемую откуда ни возьмись появившимися знатоками музыку синкопизированную… — Тот же рояль и… не рояль, то же банджо–не банджо, и новые(?), возможно даже окарикатуренные звуки–излияния тромбонов. Валторн. Входящих в моду и арсенал оркестров саксофонов Даже габоев(!) с торчащими из них огромными модераторами. Барабанов с барабанчиками. Замысловатыми щётками–трещётками (остряки говорят… не кружки ли… Эсмарха из ближайшей аптеки?)… Музыку слушают, или некие иные созвучия, исполняемые калейдоскопически сменяемыми на эстрадах экзотическими джаз бандами афро–американских исполнителей из французских кварталов Нового Орлеана… Музыку странную, странные её мелодии, насыщенные острыми — то чуть слышными под сурдинку, то жалящими невыносимо и раздражающими непривычными и неожиданными звучностями…Но обязательно не обыкновенно волнующими и даже поражающими… Напоминающую ЗВУКИ…ГОЛОСА ВОЙНЫ… Голоса Смерти!

От которых, оказывается, нет спасения, никуда не деться, не спрятаться никуда…

9. Ванкувер

…Сумеречным утром — солнце не пыталось даже, или не смогло никак протиснуться сквозь бесчисленные пологи многослойных туманов над бесконечно тянущейся навстречу судну циклопической бухтой Поуэлл—Ривер — «ИМПЕРАТРИЦА ЯПОНИИ» встала на якоря у Селёдочного пирса внутреннего рейда Ванкувера…

Стаси Фанни и Розенбергов у трапа встретил, с помощниками и свитою, поверенный Бабушки Розалии в Торонто, сухо–торжественно представившийся сэром Джорджем Патриком Констэблем. Более смахивавший на агента сыскной фирмы. Он моментально устроил (если были они не устроенными!) все их ванкуверские дела и разрешил все их проблемы. Двое суток отдыхали они в только что отстроенной, пахнувшей свежими сосновыми досками, масляной краской и новомодным гутаперчевым электрическим шнуром гостинице. Ещё совсем недавно маленький рабочий посёлок, — рассказывал оказавшийся очень общительным и тёплым человеком сэр Джордж, — Ванкувер с приходом сюда железной дороги быстро разросся вот в этот — смотрите — крупный морской порт на берегу вот этой вот замечательной, — смотрите, смотрите, — бухты! Равной которой по удобству почти нет!…

…Непрерывный дождь потоками лил за большими окнами, из которых, с непривычной им высоты этажа, были видны строящиеся большие каменные здания, выглядевшие небоскрёбами среди маленьких досчатых лачуг старого рыбацкого посёлка и бесконечных складов и пакгаузов Нового порта и у железнодорожных путей…

Наши путешественники отсыпались, приходили в себя после девяти суток сначала штормовавшего, потом никак не успокаивавшегося океана. Отходили от своеобразно–устойчивой качки судна, которая никак не прекращалась — изуверски выматывающая и напрочь отбирающая силы — даже здесь, у Ванкувера. Когда «ИМПЕРАТРИЦА…» шла уже глубоким и спокойным Поуэлл–риверским заливом.

Судно долго, по инерции, из–за огромной массы своей, валилось лениво — как в открытом штормующем океане — с борта на борт… Ничегошеньки, как оказалось, странного в таком поведении его не было: — Наш корабль строился как военно–вспомогательное судно и корпус его должен был, прежде всего, обеспечивать высокие скорости и маневренность, господа… — Так успокаивающе объяснял феномен этот судовая администрация расстроенным во всех отношениях и смыслах злосчастным пассажирам «ИМПЕРАТРИЦЫ…». Той же администрацией, в её впечатлявшем рекламном проспекте нацеливавшей лохов–пассажиров — на великолепное и запоминающее на всю жизнь приятнейшее морское путешествие…

…Неожиданно светлым, после беспрестанного дождливого сумрака, ослепительно солнечным утром Стаси Фанни, Розенберги и сэр Джордж Патрик Констэбль расположились, наконец, в спальном пульмановском вагоне Транс—Канадского экспресса с таким вычурным собственным именем, что будущая мама моя запомнить его за все сутки езды на нём не смогла…

По сравнению с поездками в русских, тем более в европейских скорых поездах (в Европе колея много уже и вагоны мотает немилосердно!) путевая жизнь в именном экспрессе Ванкувер — Нью—Йорк была серенькой и непередаваемо неудобной. В микроскопических открытых купэ–отгородках не повернуться. Мест для вещей пассажиров не было. Чемоданы и баулы сдавались в специальный багажный вагон, прицепленный, конечно же, к самому хвосту поезда и обслуживавший публику только на редких остановках. При себе оставляли крохотные докторские саквояжики с бельём и кое–какой снеди, и модные тогда объёмистые походные несесеры. Очень узкие неудобные койки, впритык друг другу висящие вдоль всего общего прохода (коридора) поезда поднимались только на ночь, иначе протиснуться от входа к выходу было невозможно. Ночами же в этом проходном дворе открыто, не таясь особо, воровали, нагло грабили, приставали к женщинам… О чём сразу же честно и любезно предупредили пассажиров служащие поезда.