Восьмой день недели - [86]

— Прости, Федоровна, — Парфен первый крепко пожал руку Пелагеи, — прямо со смены, не успел переодеться, не бранись, ладно?

— В рабочем-то вы мне еще милее, печным пролетом попахивает. Проходите в залу, пожалуйста. — Она взяла за руку Лидию, провела в передний угол, к столу. Тяжело ступая по скрипучим половицам, шагнул вслед за женой Максименков. И тут Ксана загородила спиной Парфена от глаз хозяйки, протянула руку:

— Ну, здравствуй, каменная душа! Матвей подколол: придет твоя залетка в синем костюме, при черном галстуке бабочкой… А ты без бабочки, без бабоньки, без меня. Осунулся, побледнел, краше в гроб кладут.

— Опять — двадцать пять. — Парфен покосился на Матвея. Варщик прямо-таки сверлил его гневным, ревнивым взглядом. — Глянь, по тебе какие мужики сохнут… Осунешься тут. Новую печь кладу, громадину. Вовнутрь будто в шахту спускаешься. А ты… видать, процветаешь. Помолодела вроде.

— Дай-ка сюда сумку свою. Вижу, не знаешь, куда положить. — Ксана ловко переменила тему разговора — упоминание о Матвее было ей неприятно. — Сумка у тебя — блеск! Маде ин… — Потянула за ремешок к себе, чуть не уронила, благо Парфен придержал. — Тяжесть какая! Золотой самородок что ли таишь? — Ловко отдернула «молнию», опустила руку в сумку и с трудом вытянула на свет обожженный, неправильной формы камень. — Боже милостивый!

— Положи-ка сюда, на пол, — засмущался Парфен, — нужный камень. Понимаешь, единственный опытный образец. — Огляделся по сторонам: не заметил ли кто? Конечно, углядели, глазастые, заулыбались.

— Дай я его выброшу, — Матвей протянул руку: неудобно получается. В гости пришел с кирпичом за пазухой.

— А вас, молодой человек, наши дела не касаются! — вспыхнула Ксана, мельком поглядела на Парфена: доволен ли, как решительно отшивает она кавалеров?

Пелагея послала Тамайку за Виктором, а сама отошла в сторонку, к старинному комоду, оттуда разглядывала гостей. «Самые близкие люди. О каждом она могла бы рассказать целую историю. Все на ее глазах родились, росли, вставали на ноги, женились, разводились, сходились, воспитывали детей и внуков. Казалось бы, примелькались одни и те же лица, изо дня в день, надоели. Нет, она всякий раз любовалась, гордилась верными друзьями, отыскивала в их характерах, поведении, даже во внешнем облике все новые и новые положительные черты. Пелагея невольно залюбовалась Лидией — стройная, длинноногая, правильные черты лица. Как она старается выглядеть старше — не удается. Все на женщине сидит ладно, словно влитое. Помнит Пелагея, как Лидия появилась в поселке. Этакая дурнушка, в фуфайке не по росту, неприбранная, с котомкой — гадкий утенок да и только. Приехала из деревни к земляку — Максименкову. Мать Лидии накарябала несколько строк: мол, свет ты наш, Иван Иваныч, помоги девке на работу устроиться, век благодарны будем. Максименков встретил по-родственному, накормил, напоил, приодел, в общежитие пристроил… нянечкой в медпункт цеховой работать пошла. Лидка-то смышленой оказалась, выучилась на медсестру, потом в медицинский поступила. Максименков и тут не оставил — деньгами ссужал, навещал в городе. Потом она вернулась на завод. Лидия, конечно, тяготилась тем, что не может отплатить ему за доброту и отзывчивость. Однажды Максименков рассказал ей о своей жизни. Лидия, тронутая его рассказом, движимая чувством благодарности, обняла Максименкова, поцеловала. Вскоре они стали мужем и женой. Прошло пять лет. Пелагея знала, как завидовали подруги Лидии всему, что ее окружает, — импортному гарнитуру, щедрости мужа, есть у них и машина. Но человек — существо непостижимое. С некоторых пор стали примечать люди, а в поселке ничего не скроешь, будто «неровно дышат» друг к другу ее правнук и Лидия, тайком встречаются. Но слухи прошли, растаяли. Может, одумались оба. А вот сейчас лицо Лидии выражало смущение и тревогу. Пелагея подошла к женщине, тихо проговорила:

— Приехал, приехал, а ты разве не знала? Что встрепенулась?

— Вам показалось, — Лидия старалась не смотреть в лицо старой женщины. Вранье всегда не давалось ей.

— Кому кажется, тот крестится, а я — неверующая. — Пелагея оглянулась на Максименкова. Конечно, он все замечает, но как мудрый человек старается не показать своих чувств.

— Идти не хотела, Пелагея Федоровна, — призналась Лидия, — сердцем чувствовала: быть неприятности, даже валериановых капель выпила. Муж затянул, дескать, не ради встречи идем, нужно помянуть старого друга Кирьяна.

— Пришла, вот и сиди! — строго наказала Пелагея, легонько пристукнула сухой ладонью. — Слыхала про камень-плавень? Он из руды вредные примеси вытягивает. Из вас тоже надобно дурь-то повытянуть. Я пойду за Виктором, Тамайку послала, и с концом. А ты… сиди.

Когда Пелагея вышла в соседнюю комнату, за столом повисло неловкое молчание. Сколько раз бывали эти люди в одной компании, всегда понимали друг друга с полуслова, пели хором, шутили, а сегодня словно терпеливо играли заученные роли. Все перемешалось за последнее время в их взаимоотношениях. Кирьян враз бы поставил каждого на свое место, а сейчас… Ксана сидела рядом с Парфеном и Матвеем будто на горячих углях, мысленно корила себя, что не села с краю. Максименков делал вид, что рассматривает этикетки на бутылках, а Лидия, так и не присев к столу, в который раз машинально перечитывала Почетную грамоту, выданную Кирьяну Потаповичу Центральным бюро по рационализации еще в 1939 году. Лишь Тамайка гордо восседал на высоком стуле и безмятежно ожидал, когда выйдет к столу хозяин дома и можно будет попробовать все выставленные кушанья. Радостно охнул, увидев в дверях Пелагею и за ее спиной — Виктора.