Восьмой день недели - [85]

Пелагея попыталась начисто вычеркнуть из памяти предложение Николая Николаевича о новом назначении Виктора, но мысль эта, будто заноза, засела в мозгу, не давала покоя. Понимала: профсоюзная работа таит для парня множество острых моментов, на которые он обязательно напорется. Виктор ведь ничего не делает вполруки. А тот же самолюбивый, властный Максименков вряд ли позволит ему отвлекаться на профсоюзные дела.

— Тетя Пелагея! — прервал тягостные раздумья голос Ксаны. — Когда кума не мила, тогда и гостинцы постылы. Николай Николаевич уже уехал?

— Укатил.

— Какая жалость!

— Тебе-то чего жалеть?

— Я бы его любимый салат приготовила. Из кальмара с майонезом. — Покосилась на лицо Пелагеи, притронулась рукой ко лбу. — Не температуришь, а? Болезнь она не матка, не проходит гладко.

— Салат из кальмара, говоришь? — переспросила Пелагея чужим голосом.

— Вкусная штука.

— И салат сгодится. Скоро люди придут, гостюшки дорогие. — Пелагея обернулась, почувствовав на спине чей-то взгляд. В дверях стоял Матвей, прислонясь плечом к косяку.

— Давай я помогу, — предложила Ксана, — чего делать-то?

— Достань из серванта голубой сервиз, немецкий.

— А кто должен прийти конкретно? — в голосе Ксаны звучала озабоченность. — Кого ты приглашала?

— Мои друзья приходят без всяких приглашений. — Пелагея усилием воли заставила себя приободриться, выпрямиться, загнать боль, тревогу куда-то вглубь. Она давно приметила за собой некую странность: могла разом закаменеть. Так было, когда хоронили исказненных детей. Алешка духом в нее выдался. Ему какие только пытки фашисты не придумывали, вытерпел. Уст не разжал…

— Парфен будет? — Ксана по-девичьи опустила глаза. Смутилась от того, что спросила при Матвее. Она тоже не могла бы объяснить, что с ней происходит. С каждым прожитым днем этот странный Парфен, которого она даже стыдилась в свое время, сейчас становился все дороже и дороже, хотя, конечно, оставался прежним чудаком. Ксана для себя определила новое чувство весьма оригинально: «возрастная любовь».

— Должен прийти. Авось дружки с Кирьяном были не разлей-вода. Пелагея прекрасно помнила их непростую историю. По молодости каменщик-футеровщик Парфен Никитин — чудо-мастер — влюбился в Ксану — женщину лет на восемь моложе себя. Ухаживал за ней, тогда еще смазливой буфетчицей, а она нос воротила — мол, работяга, мне подавай инженера. Все ж таки сошлись они. Года три прожили, а потом… Ксана увлеклась каким-то разъездным киномехаником, оставила Парфена. Киномеханик ездил по селам, показывал кино. В каждой деревне, в поселке, наверное, имел знакомых. Словом, Ксана скоро осталась одна. А теперь… весь поселок смеется — заведующая столовой по Парфену с ума сходит.

— Заявится твой желанный, — криво усмехнулся Матвей. — Как всегда, в синем костюме, галстук бабочкой. Джентельмен с парусиновой сумкой. Жених и невеста — смех да и только.

— Не тебе нас судить! — огрызнулась Ксана. Тотчас пожалела о резкости. «Правда, чего это она нападает на человека? Матвей — с открытой душой, а она…»

— Как у тебя с Парфеном? — Пелагея взяла из рук Ксаны глубокую тарелку с блестящим вензелем на донышке, обтерла чистым полотенцем. Привезли голубой сервиз году в шестидесятом из ГДР — подарок стеклодувов Кирьяну, так ни разу и не ели из фарфоровых тарелок, любовались только.

— Как?.. Как? Да никак! — красивое лицо Ксаны зарделось. — Признаюсь, хочу сойтись с Парфеном. И не стыжусь этого. Ушла от него по глупости, по молодому делу. И ты, Матвей, знай про это.

— В чем же загвоздка? — поинтересовалась Пелагея.

— В мелочи. Я желаю, а он — не мычит, не телится… Тетя Пелагея, я слыхала, вроде где-то возле Кривцов ворожея знатная проживает. Напустить бы на Парфена.

— Первый раз слышу! — угрюмо отмахнулась Пелагея. Не признавала она сызмальства всяких сглазов да приворотов. Жила с Кирьяном так, словно пила родниковую воду в жаркий летний день и никак не могла напиться.

— Тебе, Оксана, даже гипнотизер не поможет, — не утерпел примолкший на время Матвей. — Для Никитина огнеупорный камень любой бабы дороже.

— От ревности, от злости несешь околесицу, — ровным голосом ответила на выпад Ксана. — Коль Парфен придет, выходит, не зазря я салат готовила. — Она продолжала нарезать тонкими ломтиками вареную колбасу, хотя тарелка давно была полна.

Друзья и близкие товарищи подошли к крыльцу шумно, только у порога, видимо, вспомнили, что к радостному событию — приезду Виктора из Японии, примешивается грустное — девятый день со дня ухода Кирьяна Потаповича, стушевались, примолкли. Вошли в дом, молча разделись, сдержанно поздоровались с хозяйкой, обменялись рукопожатиями с Матвеем, Ксаной, с Тамайкой, юлой крутящимся вокруг гостей. Пришедших было трое: заместитель начальника стекольного цеха Максименков — длинный, сутуловатый, волосы с густоватой рыжинкой, задумчивое лицо несло на себе печать скорби; его жена, Лидия, цеховой врач, была намного моложе Максименкова и всячески старалась сгладить это: густые каштановые волосы гладко зачесывала назад, умело пользовалась косметикой; Парфен Никитич, кладчик-футеровщик, являл собой тип классического каменщика — почти квадратный, плечистый мужчина лет пятидесяти пяти, с живыми, умными глазами, крупные ладони его нелепо вылезали из коротких рукавов парусиновой куртки, которую он не снял в прихожей. Через плечо Парфена был перекинут ремень большой аэрофлотовской сумки, сильно оттягивающей плечо. При виде Никитина Ксана смутилась, как девушка, отступила в сторону, пропуская вперед Пелагею.