Воскрешение из мертвых - [49]

— Ясно, ясно… — сказал Щетинин. — Но мы уже вроде бы отвлеклись от темы. — Не мог он и сам объяснить себе точно, что именно, но что-то раздражало его сейчас в дяде Саше. Понимал он, понимал необоснованность и даже некоторую противоестественность этого своего чувства, и оттого, пожалуй, раздражался еще больше.

— Хорошо, дядя Саша, будем разбираться, — с выражением решительной суровости в голосе произнес Игорь Сергеевич и пошел, заторопился к себе в партком. Другие, неотложные дела уже ждали его.

Однако и за другими делами не выходило у него из головы это происшествие. И не оставляло его, когда он думал о разговоре в медпункте, одно странное ощущение: вдруг стало ему казаться, что время от времени в глазах дяди Саши мелькала лукавая хитринка: так смотрят на человека, о котором знают что-то тайное, скрываемое до поры до времени.

Вообще последние дни мнительность одолевала, преследовала Щетинина. С тех пор, как позвонила в партком его супружница, с тех пор, как состоялся тогда короткий разговор с КБФ, не покидало Игоря Сергеевича ощущение, что все это не случайно, что есть у этих событий некая тайная пружина, некий руководящий, направляющий стержень. Меньше всего он был склонен искать причину случившегося в собственном поведении. Подумаешь — выпил лишнего! Кто не пьет нынче?! Да стань он завтра абсолютным трезвенником, и он тут же окажется белой вороной, словно бы выпадет сразу из той системы взаимоотношений, которая определяет и его жизнь, и жизнь многих его товарищей по работе. Уж кто-кто, а он-то, Щетинин, знает, что как раз во время застолий, разного рода междусобойчиков, товарищеских ужинов, а то и торопливых возлияний в рюмочных решаются порой самые важные вопросы, определяются завтрашние их судьбы. Быть своим в этом кругу, в этой своего рода касте, улавливать по еще не различимым для обычного глаза признакам движение шестеренок в кадровом механизме, угадывать колебания почвы, возникающие вдруг под незыблемыми, казалось бы, фигурами, предвидеть последствия возможных перемещений, и в свою очередь за этими перемещениями уметь разглядеть определенную политику, истинный их смысл, дальнюю цель — все это было настоящим искусством, которым владел Щетинин, а в какой-то мере и подлинным содержанием его жизни. Это пусть его благоверная пребывает в убеждении, будто именно морально-нравственные качества того или иного человека, его, так сказать, добродетели предопределяют продвижение наверх, предопределяют карьеру, — он, Щетинин, не столь наивен. Он-то знает, что не слова, произносимые вслух, решают дело, речи, звучащие с трибун, это лишь надводная часть айсберга, они произносятся, как правило, уже тогда, когда все уже решено. Однако знал Щетинин и другое. Если ты вдруг выпал из круга, если тебя решили принести в жертву — а жертвы такие необходимы как раз для того, чтобы у людей, подобных его благоверной, сохранялось их наивное прекраснодушие — тут уж к тебе будут беспощадны вчерашние же твои товарищи, приятели, сотрапезники. Тут уж на большее, чем на сочувствие в кулуарах, рассчитывать не приходится. Тут уж не жди, никто за тебя не заступится. Знал, хорошо знал Щетинин всю эту механику. И именно потому не мог отделаться от тревожного чувства, от одолевавшего его беспокойства. Уж не хотят ли именно его принести в качестве очистительной жертвы, чтобы продемонстрировать, как бескомпромиссно, невзирая на лица, ведется на заводе борьба за моральную чистоту руководящих кадров?.. И если это действительно так, то, выходит, дорогая и горячо любимая супруга его по неимоверной глупости своей первой подбросила вязанку хвороста в тот костер, на который предстоит взойти Щетинину… А тут еще так некстати это происшествие в третьем цехе…

«Что-то надо делать, предпринимать что-то надо», — думал Щетинин. Пассивное ожидание было не в его характере. Проявить себя, показать, привлечь к себе внимание — вот что сейчас важно. Чтобы те, от кого зависит его судьба, в чьих руках, вероятно, колеблются сейчас весы, ощутили его необходимость для себя, его нужность и незаменимость. Его энергия, его бдительность, его политическое чутье — разве все это уже ничего не стоит? И не здесь, не здесь, не у себя на заводе, а на ином уровне, там, где это будет сразу замечено, должен он продемонстрировать свою деловую хватку, свою партийную принципиальность, чтобы одновременно тем самым как бы намекнуть на беспринципность тех, других, кто как раз, возможно, и готовится превратить его в жертву. Опережающий удар — вот что сейчас нужно. И, кажется, у него есть такая возможность.

Устинов. И так называемый «клуб поборников трезвости». Вот она, эта возможность. Пожалуй, сама судьба определила Щетинина в комиссию по проверке этого клуба. Устинову с его нелепыми обвинениями в адрес государства, с его сектантскими замашками, с его фанатичной нетерпимостью, с его сомнительными расшаркиваниями перед диссидентами типа Сахарова следует дать  п о л и т и ч е с к у ю  оценку.

Своим чутьем Щетинин уже угадывал: это может быть достаточно громкое дело. И это как раз то, что нужно ему сейчас. Позиция примиренчества, на которой, судя по всему, стоят те, кто до сих пор занимался судьбой этого клуба, кто так или иначе покровительствует Устинову, не может быть оправдана. Такая позиция беспринципна и аполитична. А раз так, то те, кто проявил беспринципность и примиренчество, будут ли иметь моральное право, решатся ли замахнуться на Щетинина? Нет, он лично не станет никого обвинять, но мысль о потере бдительности, о политической близорукости кое-кого возникнет неизбежно, возникнет словно бы сама собой.