Воскрешение из мертвых - [47]

— Боже мой, Витя, ты опять!.. — с тихим отчаянием проговорила она. — Ты опять пил! Кто это с тобой? С кем ты ехал?

Мгновенное раздражение взметнулось в душе Ломтева. Нет, не такой представлялась ему эта встреча. А впрочем, чего он ждал? Что его встретят с духовым оркестром? С цветами? Понесут на руках?

— Да ты что, Света! — возмущенно сказал он. — С чего ты взяла? Не пил я ни с кем, разве ты не видишь?

— Я вижу, я все вижу… — быстро, все с тем же отчаянием говорила она. — Ну зачем ты, Витя? Ты же убиваешь себя! Я так надеялась, а ты…

— С чего ты взяла, с чего ты взяла… — в растерянности, не зная, как переубедить ее, повторял Ломтев.

Он чувствовал свое бессилие что-либо доказать. Слишком часто обманывал он Светлану, слишком часто черное выдавал за белое, лгал и изворачивался перед ней, и вот теперь, когда он был на самом деле честен и чист перед ней, она сама оказывалась уже не в состоянии поверить ему. Что ж, видно, еще и через это испытание предстояло ему пройти.

— Да посмотри, Света, я же совершенно трезвый, неужели ты не видишь? — в бессильном отчаянии твердил он. А какой-то иной, внутренний голос уже звучал раздражающе-злобно в его мозгу: «Какого черта я, собственно, должен ей что-то доказывать? И ради чего, спрашивается, все мои усилия, старания, жертвы, если мне все равно не верят, если в ее глазах я все равно остаюсь пьяницей?»

И уже чувствовал Ломтев: еще немного, и он сорвется. Безрассудная ярость нарастала в нем, и он уже не в силах был с ней справиться.

И в этот момент Светлана вдруг неуверенно прикоснулась к его руке.

— Витя, прости меня, я не знаю, что со мной… — сказала она, и слезы прозвучали в ее голосе. — Я ничего не знаю… Я так хочу верить… И боюсь… не могу… Ты прости меня, Витя…

Она остановилась и подняла к нему свое бледное лицо. И разом вдруг все нервное напряжение последних дней прорвалось в душе Ломтева.

— Света… — сказал он, гладя ее руку. — Света… Я так… Я… — и не договорил, не смог больше произнести ни слова.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ ЩЕТИНИН

В понедельник в третьем цехе произошло ЧП.

Двое рабочих повздорили между собой, дело дошло до рукоприкладства, в результате один из них был доставлен в медпункт с разбитой головой.

Когда Щетинин пришел в медпункт, пострадавший был уже перевязан. Им оказался пожилой слесарь Александр Петрович Ягодкин, или попросту дядя Саша. Совсем недавно — припомнил Щетинин — его чествовали как одного из ветеранов завода. А теперь он сидел на затянутой клеенкой узкой койке, еще не остывший от пережитого возбуждения, и на худом, бледном лице его воинственно сверкали из-под седых косматых бровей глубоко запавшие глаза.

— …А он, понимаешь, стервец, чего удумал. Только я к нему спиной повернулся, он меня железякой по голове и долбанул. А все водка. Она кого хошь зверем сделает.

— Дядя Саша, ты по порядку давай, — сказал Щетинин. — С чего у вас началось-то?

— Да с того и началось. Я, понимаешь, давно уже приметил неладное. Понедельник, известное дело, тяжелый день: кто с похмелья мается, гляжу, все поближе к Федьке жмутся. Лечатся, одним словом. А он знай себе рубли собирает. Я к нему: «Ты что ж, говорю, сволочь такая, делаешь, зачем работяг спаиваешь?» А он мне: «Ты, говорит, дядя Саша, не в свое дело не суйся. А то умою так, что не обрадуешься. Чья бы корова мычала, а твоя бы молчала, давно ли ты сам таким был? Я ли тебя не опохмелял? Или забыл, может?» Это он мне, значит. А я ему: «Нет, Федька, погань ты вонючая, ничего я не забыл. И ты мне мои старые грехи в нос не суй. Я за них вполне рассчитался. Ты лучше о себе подумай». Ну, слово за слово. Потом я повернулся, он тут и огрел меня по голове…

— Так вдруг и огрел? — переспросил Щетинин, стараясь не обнаруживать раздражения, которое постепенно закипало в нем. Уж очень некстати сейчас было это ЧП. На заводе комиссия работает, проверяет идейно-воспитательную работу, эффективность ее анализирует, а тут — на тебе! — Ты, дядя Саша, может, оскорбил его, обругал как-то, с чего он руку-то на тебя поднял? Обидное что ему сказал?

Дядя Саша пожал плечами.

— Да разве упомнишь, какие я там слова говорил…

— А «погань вонючая» да «сволочь» — это как по-твоему?

— Как? Да его, мозгляка этого, я думаю, как ни обложи — все мало будет. Я уж говорил Петровичу, мастеру нашему: убери ты эту гниду, а то неровен час, руки о него замараю…

— А что он?

— Ну, а что он… Он и сам не прочь приложиться, особенно в понедельник. Его тоже но утрам, бывает, колотун бьет — тут не только к Федьке побежишь, перед врагом заклятым на колени встанешь, не знаю я, что ли… Сам такой был.

Щетинин укоризненно покачал головой.

— Тебя, дядя Саша, послушать, так у вас не цех, а прямо распивочная какая-то…

— А не так разве?

— Ну не знаю… — озабоченно сказал Щетинин. — Нам, во всяком случае, сигналов не поступало.

— Сигналов! — усмехнулся дядя Саша. — Кто сигналить-то тебе будет? Алкаш алкаша никогда не выдаст, это железное дело. Продать продаст за стакан водки хоть друга, хоть брата родного продаст, а выдать — не выдаст. Это точно. Круговая порука. Мне Федька того и простить не может, что я этот круг порушил.