Воскрешение из мертвых - [48]

Щетинин молча, нахмурясь, слушал его. И умом, и чувством Игорь Сергеевич конечно же разделял дяди Сашину правоту, его возмущение и обиду, понимал, что случай действительно произошел в высшей степени безобразный, дикий, история эта, разумеется, должна получить огласку, рабочий, поднявший руку на своего товарища, такого же рабочего, будет наказан со всей строгостью, двух мнений тут быть не может, но в то же время, как бы параллельно с подобным восприятием события, уже работало некое  в т о р о е, з а щ и т н о е  его сознание, словно бы автоматически, сами по себе уже включались некие предохранительные реле, мысль его настойчиво и беспокойно уже пыталась взвесить и оценить все происшедшее с точки зрения выгоды или невыгоды, пользы или вреда случившегося, последствий его не для конкретного дяди Саши, который сейчас сидел перед ним, а для всего завода, всего коллектива, всего общества, если угодно. Он, Щетинин, не имеет права предаваться эмоциям, как бы благородны они ни были, он должен взглянуть на все происшедшее с учетом общих задач идейно-воспитательной и идеологической работы. Нельзя зацикливаться на одном конкретном событии. В конце концов, то, что так драматично воспринимается сейчас дядей Сашей, вовсе не типично, вовсе не характерно в масштабах всего завода. Более того, ЧП это, если его излишне акцентировать, способно создать попросту искаженную картину, ошибочное представление о состоянии заводских дел, безосновательно опорочить, по сути дела, весь многотысячный коллектив, бросить тень на рабочий класс в целом. Оправданно ли это? И кому в конечном счете окажется это выгодным с идеологической точки зрения? В конце концов, дядя Саша сам тоже из этих, из бывших алкашей, у него свои счеты с этим Федькой, он сам признает это. Нет, разумеется, случай возмутительный, выходящий за всякие рамки, и оставлять его без последствий никто не собирается, однако и раздувать его, создавать вокруг него ненужный ажиотаж тоже было бы политически неверно.

— Я теперь, знаешь, Игорь Сергеевич, — продолжал между тем разглагольствовать дядя Саша, — всех алкашей лютой ненавистью ненавижу. Так бы и перестрелял всех. Будь моя воля, я бы водку эту вообще уничтожил, подчистую: чтобы и духу ее не было; Сколько она жизни моей сожрала, подумать страшно! Потому нет теперь таким, как Федька, моей пощады…

— Ты небось грозил ему, а? Говорил, что перестреляешь? — усмехаясь, спросил Щетинин. «Ясное дело, — подумал он про себя, — одна нетерпимость порождает другую».

— Может, и грозил. Что я с ним, с гнидой такой, чикаться буду?

— Чикаться не чикаться, а к каждому человеку подход искать надо. А так видишь, что получается: ты ему угрожаешь, он тебе — вот и доугрожались до рукоприкладства.

— Что же, выходит, я ему и слова не скажи! — возмутился дядя Саша. — Подход еще к нему искать! Ишь ты! Да к нему один только подход — полбанки! Нет, что ты мне ни говори, а я его осиное гнездо разворошу, не будет ему от меня пощады…

— И давно, дядя Саша, ты стал таким беспощадным? — спросил Щетинин.

— Давно не давно, а года два, считай, уже набежало.

— И что же, ты сам-то совсем не пьешь?

— Совсем. Видеть даже не могу. Для меня эта злодейка с наклейкой теперь как красная тряпка для быка.

— Ишь ты, тореадор! — засмеялся Щетинин. — А скажи, если не секрет, конечно, ты что, пить сам бросил или лечился?

Дядя Саша задумчиво пошевелил бровями.

— Сам, правда, не сам. Но и лечиться не лечился. Просто один умный человек, дай бог ему здоровья, мне мозги вставил — вот и весь секрет. Были у меня мозги, затуманенные алкоголем, а он мне их прочистил. Я этому человеку по гроб жизни буду благодарен.

— И что же это за человек такой?

— Устинов Евгений Андреевич, дай бог ему здоровья.

Словно бы током ударило Щетинина. Опять этот Устинов! Ну надо же! Вот уж поистине тесен мир, тесен.

— Мозги, говоришь, прочистил? — переспросил Щетинин. — И как же он это делает?

— Не знаю. Словами вроде бы и не объяснишь это, — дядя Саша пожал плечами. — Я, бывало, и сам удивляюсь. Вроде бы говорит он все такое, что и раньше ты знал, а только по-другому ты слова эти воспринимаешь. Я как к нему в «поборники трезвости» записался, совсем другим человеком стал.

«Так вот откуда, значит, эта непримиримость, — думал Щетинин. — Вот откуда этот огонек сектантского упорства в глазах дяди Саши. То-то сразу почудилось мне что-то знакомое, недавно виденное. А выходит, вон куда ниточка тянется…»

— Тебя послушать, — сказал Щетинин, — так этот Устинов ваш прямо волшебник какой-то, чудотворец.

— Не знаю, кто уж он там, — сказал дядя Саша. — А только факт налицо. Кто я был раньше — и кто я теперь? Насчет волшебника не знаю, а человек это настоящий, я так скажу. Бескорыстная душа. Я тут как-то сунулся, отблагодарить его хотел, так он меня прямо с порога прогнал. «Я понимаю, говорит, что вы это от чистого сердца, но больше, говорит, так никогда не делайте». И подарков никаких не берет, ни за что. «Лучший, говорит, подарок для меня — это ваша трезвая жизнь». Вот какой человек! Я ведь только благодаря ему и узнал, что такое настоящая человеческая жизнь, чем она от свинской отличается…