Воскрешение из мертвых - [51]

Боль, грязь, отчаяние — все перемешалось тогда в ее жизни.

Даже Устинову, перед которым исповедовалась она, как исповедовались раньше верующие перед своим духовником, не набралась она смелости рассказать, как однажды утром, возле пивного ларька, трясясь с похмелья, она… Нет, нет, лучше не вспоминать такое. Нельзя.

Так что история, из-за которой в ОБХСС вдруг вспомнили о существовании гражданки Матвеевой Л. С., скорее всего тянулась именно оттуда, из давних времен, из пьяных ее похождений.

И чего только не передумала, чего только не перебрала в своей памяти Людмила, каких только страшных сцен не нарисовала, прежде чем во вторник утром перешагнула порог комнаты номер девятнадцать и предстала перед товарищем Вакуленком. Она вошла сюда с тем развязно-кокетливым и одновременно заискивающим выражением, которое проступало на ее лице всякий раз, когда случалось иметь дело с представителями власти. Она и сама не любила этой своей манеры, оставшейся в наследство от прошлого образа ее жизни, но ничего не могла поделать с собой: видно, верно говорят: привычка — вторая натура.

Товарищ Вакуленок оказался довольно-таки молодым человеком ничем не примечательной наружности. Он бегло взглянул на повестку, которую предъявила ему Матвеева, пригласил ее сесть, а затем, после небольшой паузы, во время которой он как бы присматривался к своей собеседнице, как бы оценивал ее, спросил:

— Скажите, Людмила Сергеевна, вам известен человек по фамилии Устинов?

— Евгений Андреевич? — переспросила Матвеева. Изумление невольно прозвучало в ее голосе. Меньше всего она ожидала, что здесь пойдет речь об Устинове. — Да, конечно, известен.

— Тогда расскажите, пожалуйста, при каких обстоятельствах вы познакомились с ним?

— Ну, видите ли… — Матвеева замялась. Правое плечо ее непроизвольно дернулось. Она знала за собой это нервное подергивание, доставшееся ей тоже от прошлой ее жизни, и теперь старалась всячески справиться с ним.

— Да вы не смущайтесь, — сказал Вакуленок и даже чуть улыбнулся ободряюще, словно бы давая понять, что он замечает эту нервозность, но не придает ей существенного значения. — Говорите все, как есть.

— Дело в том… — сказала Матвеева. — А почему, собственно, вас это интересует? Что случилось?

«И правда — при чем тут Устинов? — думала она. — Что они хотят от него?»

— Позвольте пока вопросы задавать мне, — мягко, но настойчиво отозвался Вакуленок. — Чуть позже вы все поймете. Я не собираюсь ничего скрывать от вас.

В этой последней фразе ей почудился какой-то смутный намек, невнятная угроза, и она вся внутренне сжалась, похолодела.

— Так все же как вы познакомились с ним, а?

— Дело в том… — повторила Матвеева, — что Евгений Андреевич… он ведет занятия в клубе… клубе поборников трезвости… Я хожу на эти занятия…

— Угу. Значит, вы ходите к нему на занятия. Но откуда вы узнали о нем? Кто посоветовал вам к нему обратиться?

— Одна моя подруга. Видите ли… мне бы не хотелось говорить об этом… — Матвеева опять замялась, но все же преодолела себя, выдавила слова, которые не давались ей: — Я тогда… ну, в общем, довольно сильно выпивала… И подруга сказала мне, будто знает человека, который может помочь мне бросить пить.

— Это и был Устинов?

— Да.

— И что же — он помог вам?

— Да. Помог. Очень.

Плечо ее опять начало подергиваться, но она уже не обращала на это внимания. Весь разговор тяготил ее. Словно бы человек, сидевший за столом напротив нее, настойчиво пытался добраться до самого сокровенного в ее душе.

— Та-ак… — протянул он. — А скажите, Людмила Сергеевна, сколько всего человек в этом вашем клубе?

— Не знаю точно. Ну, человек пятьдесят. Может, семьдесят. Когда как.

— И занятия свои Устинов проводит сразу со всеми — со всей группой? Или с каждым в отдельности? Индивидуально?

— И так и так, — сказала Матвеева. — Чаще мы занимаемся все вместе, но, бывает, и индивидуально. Это уж как Евгений Андреевич считает нужным.

— Ну вот, к примеру, с вами он занимался индивидуально?

— Да. — Она не могла угадать, куда клонит этот человек, что ему нужно от нее и от Устинова, и от этого чувство скованности и тревожного напряжения не оставляло ее.

— Ясно. И, конечно, индивидуальные занятия стоили дороже, не так ли?

— В каком смысле? Я не поняла вас, — сказала Матвеева.

— В самом прямом, Людмила Сергеевна. Я спрашиваю вас, сколько вы платили Устинову?

— Да вы что! — изумилась Матвеева. — Нисколько я не платила.

— А другие?

— И другие тоже.

Вакуленок укоризненно покачал головой.

— Не надо скрывать, Людмила Сергеевна. Лучше скажите правду. И не опасайтесь. Вам лично ничего не грозит. В конечном счете человек работает, тратит на вас время, хочет получить за это деньги — разве это не естественно?

— Да вы Евгения Андреевича просто не знаете! — горячо воскликнула Матвеева. — Он не такой! Он копейки чужой не возьмет.

— Какая же она чужая, если он ее заработал? Так сколько же вы все-таки ему платили, Людмила Сергеевна, а? — Вакуленок с отрешенным видом что-то рисовал на белом листе бумаги. Он даже не смотрел на Матвееву, словно бы не хотел смущать ее своим взглядом.

— Да говорю вам: нисколько! — Матвеева ощутила, как все лицо ее от возмущения пошло красными горячими пятнами. — С чего вы взяли!