Панна Мария вовсе не была так прекрасна, как ему показалось при первой встрече: это была худая, изнуренная трудом, сутулая девушка. Дешевые белила не красили ее. Товарки выглядели еще хуже. Это были молодые девушки, слишком рано сломленные какой‑то жестокою силой. То не был разврат, — пан Владислав это сразу увидел и по убожеству их жилища, и по жалким постелям без подушек, покрытым заплатанными одеялами, и по всему поведению девиц. Все три были смущены и робели, глаза их смотрели хмуро и загадочно, с упорной и неприятной подозрительностью, которая то и дело сменялась выражением не то восхищения, не то раздражения.
— Вы живете тут втроем? — сладким голосом спросил обозленный пан Владислав.
— Да, — ответила панна Мария, кусая губы. — Это мои подружки, приятельницы: мы работаем в одном бельевом магазине.
— Ах, как это должно быть приятно… Три, так сказать, русалки…
— Не всегда, — отрезала сидевшая под окном панна Казя. — Русалки, наверно, каждый день обедают, не удивительно, что им приятно…
— То есть как это… обедают?
— Да видите ли, сударь, — пояснила панна Мария, — я получаю от нашей хозяйки восемь рублей, а Казя и Хелька по пяти, ну, и обед в рабочие дни. За квартиру мы платим четыре рубля, а тех четырнадцати, что остаются, нам не хватает. Вот и приходится по воскресеньям класть зубы на полку.
— Если только не удастся заманить какого‑нибудь легковерного кавалера, который принес бы сарделек, — подхватила Казя, с ядовитой усмешкой поглядывая на панну Марию.
Та посмотрела на Казю с выражением молчаливой грусти, затем подошла к ней и нежно погладила ее коротко остриженные волосы.
Когда после этого она повернулась к пану Владиславу, в глазах ее светились две робкие слезинки.
— Видите ли, сударь, — сказала она, — доктор велел ей, да и Хельке тоже, есть каждый день мясо, пить рыбий жир…
— И вы придумали очень остроумный способ добывать для панны Казн мясо и рыбий жир, — сказал, поднимаясь, пан Владислав.
— Легкий и нелегкий… Если вы, сударь, сердитесь на нас, то что же делать…
— И не думаю сердиться! И если дамы позволят мне отлучиться на минуту… я сейчас же вернусь.
— К чему? Хеля может сама, уверяю вас…
— Ну и прекрасно, — проговорил пан Владислав, вручая панне Марии последний рублишко. — Может быть, тут хватит и на бутылку рыбьего жира для панны Казимиры…
Вскоре пан Владислав выпил пива за здоровье подруг. Доброе и теплое чувство охватило его душу, когда он увидел, с каким аппетитом девушки проглотили и булки и сардельки.
После «пиршества» пан Владислав тотчас же удалился. Глубокая грусть охватила его, когда он проходил по узким и темным коридорам дома. Он вытягивал руки, ощупью ища дороги, и когда дотрагивался до осклизлых стен, по которым сочилась вечная сырость, ему казалось, что пальцы его омочены слезами нищеты, которая здесь ютилась и ютится, страдает и бьется в борьбе с голодом и холодом… Слезы эти проникают в сердце, отравляют, как яд…
Он остановился на мгновение и слушал, как душа его слагает слова клятвы…
