Восемнадцатый век и Французская революция - [29]
Сийес
Выборы в генеральные штаты в общем прошли весьма спокойно, и нация отнеслась к ним очень серьезно. Направлением выборов овладели люди, желавшие реформ и ожидавшие от штатов полного переустройства Франции. Образованное и либеральное меньшинство вообще стало во главе движения и внесло в наказы, в которых население выражало свои нужды, свои жалобы, свои желания, – массу новых идей, заимствованных из тогдашней политической прессы, так что иногда в наказе какой-либо заброшенной деревушки мы встречаемся со ссылками на разделение властей или на ответственность министров. Всех депутатов должно было быть выбрано 1200 (300+300+600), но их было несколько меньше. Среди духовенства преобладали приходские священники (более 200), среди третьего сословия довольно значительную группу (тоже более 200) составляли адвокаты. Кроме того, третье сословие выбрало несколько (полтора десятка) духовных и дворян, в числе которых был Мирабо.
Мирабо
В это время Мирабо был одним из наиболее деятельных публицистов, выпуская брошюру за брошюрой («О государственных тюрьмах», «О свободе прессы» и т. п.), обращая на себя всеобщее внимание своими постоянными заявлениями относительно всех злоб дня, своими критическими разборами чужих мнений и мер, своими повелительными советами, что делать и чего не делать. Стремясь попасть в генеральные штаты, он ищет сначала поддержки, хотя бы и тайной, у правительства, обращается, как мы видели, к министру Монморену. Затем он ставит свою кандидатуру в Эльзасе, и потерпев неудачу, отправляется в родной Прованс. Здесь он также попробовал сначала счастья у дворянства, но оно его отвергло, так как между Мирабо и провансальской знатью с самого же начала обнаружилась целая пропасть во взглядах и стремлениях. Зато своими речами и брошюрами он достиг большой популярности среди городского населения провинции, и его выбрало третье сословие сразу в двух городах: в Марселе и в Эксе (Aix). Приходилось выбирать между ними, и Мирабо выбрал Экс. Таким образом, отвергнутый правительством, которому он пытался давать советы, отвергнутый дворянством, которому он также стремился внушить свои идеи, он сделался народным трибуном, как сам он о себе выразился[3]. И во время избирательной борьбы Мирабо также высказывал свои взгляды на общее положение дел в стране. Он уже раньше в своих письмах и брошюрах указывал на необходимость реформ, торжественное обещание которых, по его мнению, немедленно успокоило бы народ, и только боялся, что правительство «сегодня не даст добровольно того, что завтра у него исторгнут силою». Реформы, думал он, должны были быть обширны и радикальны, но он опасался, что это дело будет проводиться насильственной революцией, которая может попятить общество назад. Главное препятствие к реформам он видел в том, что называл «страшною болезнью старой власти – никогда не делать никаких уступок, как бы в ожидании, чтобы у неё исторгли силою то, что она должна была бы дать», – видел это препятствие и в оппозиции привилегированных. Оправдывая себя в том, что не написал ни единой строки в защиту парламентов, когда их оппозиция была еще популярна, он говорил, что между королем и парламентом есть еще маленькая партия, которая носить название народа и к которой должны принадлежать все порядочные люди. Когда Мирабо был отвергнут собственным своим сословием в Провансе, он страшно напал на аристократию, которая, как писал он тогда, «во всех странах и во все времена неумолимо преследовала врагов народа. Если, продолжал он, не знаю, по каким случайностям судьбы, в среде аристократов являлся друг народа, его-то главным образом они и старались поразить, с яростью стараясь навести страх на других выбором своей жертвы. Так погиб последний Гракх от руки патрициев. Но, уже пораженный смертельным ударом, он бросил к небу горсть пыли, взывая к богам-мстителям, и из этой пыли возник Марий, тот Марий, который был велик не тем, что истребил кимвров, а тем, что низверг в Риме аристократию знати» (aristocratie de la noblesse). И обращаясь к плебеям Прованса, Мирабо призывал их к единодушию и твердости, обещая им пойти против всей вселенной, если бы ему пришлось поддерживать их своим голосом и своими трудами в собрании нации. «Я был, – восклицал он, – есть и буду человеком общественной свободы! Привилегиям придет конец, но народ вечен!» Чем более приближался переворот, тем все с большею тревогою ожидал Мирабо его исхода, опасаясь за свободу, которой прежде всего добивался, и плохо доверяя самой нации. В декабре 1789 г. он писал, например, своему германскому другу Мовильону: «Если вы (т. е. немцы) и опередили нас, быть может, в просвещении, то вы менее созрели, чем мы, хотя и мы ведь никогда еще не были зрелыми. Вы незрелы, говорю я, потому что у вас волнуются только головы, а они с незапамятного времени привыкли к рабству. Поэтому взрыв у вас произойдет позже, чем у нации, способной в течение четверти часа проявить и героизм свободы, и самое глубокое рабство». Судьба политической свободы интересовала Мирабо прежде всего: недаром, когда ему однажды стали говорить об «его отечестве», он возразил, что «отечества не бывает в стране рабов». В 1789 г. Мирабо как бы предчувствовал, что у французов старые привычки могут взять верх над новыми стремлениями.
